FLAGRATE: «marauders. chapter II» |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » FLAGRATE: «marauders. chapter II» » ➸ омут памяти » All I Need 05/09/1976
I. место:
кабинет зельеварения; выручай-комната
II. участники:
Severus Snape & Sorley Scully
III. краткое описание:
- У меня девяносто девять причин тебя ненавидеть, а люблю – из-за сотой.
Radiohead's & Within Temptation's "All I need"
Отредактировано Sorley Scully (05.02.2011 02:50:59)
I know that I'm only one step away
From turning around.
- О Салазар!
Призвание Великого в свидетели тем бесчинствам, что творились в моей голове и под моими руками, не помогло – бесчинства продолжали твориться.
Я знала, что всё обречено на провал, ещё когда Слагхорд объявил, что мы будем варить амортензию. Зелье, в принципе, простецкое – Гораций, казалось, не давал других нам, слизеринцам, как и тем, кто входил в клуб слизней, но поди приготовь его, когда даже у душки-Горация твоя отметка по зельям желает лучшего. У меня всё вечно, всё всегда валилось из рук, я никогда не могла сконцентрироваться, а проклятые ингредиенты так и норовили прыгнуть в котёл без моего на то ведома.
А особенно это трудно – когда спиной, своей собственной спиной с острыми лопатками чувствуешь далёкий отголосок чужого тепла, от которого, не смотря ни на что…
И без того горящие щёки обжигает поднявшийся над котелком красноватый дымок, я кошусь в книгу: «А должен быть – фиолетовый…»
Волосы растрепались, я была сама не своя.
Подумаешь – амортензия!
А изнутри так и жужжало, так и свербело: «Весьма, весьма показательно, мисс Скалли! Если уж вы можете спокойно сварить яд и теряетесь, когда видите само слово «амор», когда читаете про эффекты… Дело кончено, Соэрли! Вы попали и пропали!»
- Всё в порядке, мисс Скалли? – раздается несколько напряженный голос профессора. Я поспешно киваю – не приведи Мерлин, подойдёт и увидит, что котёл вот-вот взорвётся, понятное дело, что не погладит по моей пустой и потерянной голове. А так, может, есть какой-то шанс исправить… Ну хоть какой-то. Ну хоть ка-а-ак-нибудь.
Я оглядываюсь в поисках поддержке и встречаю его тёмные и потому совсем-совсем мнящие меня глаза.
Я нервно закусываю губу.
У меня чувство, что меня затягивает в омут памяти и я всё чувствую совсем-совсем…так же.
Как тогда, в тёмный, ещё летний, вечер.
* * *
У Соэрли страшно горели щёки. Минуту назад она выскочила из спальни девушек, взлетела по ступенькам и сейчас отдалась на волю первой попавшейся лестницы, запрыгнув на неё за миг до того, как та начала своё вековечное движение.
Подумать только!
Она никак не могла понять – как можно находиться среди всех этих «девочек» и говорить о том же, о чём они? Неужели они правда думают о том, о чём говорят?! Забавно было то, что, за исключением людей, которых можно было по пальцам пересчитать – ДЕЙСТВИТЕЛЬНО людей, просто женского пола – другие составляли вечно вздыхающее и трепыхающее ресницами море «де-е-ева-а-а-ачек».
Подумать только!
Началось всё вполне безобидно – какие-то обыкновенные игры-гадания – всё что угодно, лишь бы не готовить доклад по трансфигурации. А закончилось «кругом откровений» и вопросами вида: «А что ты думаешь о Люциусе Малфое?» - и выпивший перед всей процедурой сыворотку правды не мог солгать. Пыяснилось, что половина женского состава без ума от Малфоя, треть – от Мальсибера, а остальные рассредоточились по Сириусу, Лаэрту и даже – тьфу, мерзость какая! – Джеймсу Поттеру.
- Что ты думаешь о Нюниусе? – хихикнула какая-то женская особь. Соэрли, лениво взявшаяся перелистывать учебник, почувствовала, как вдоль позвонка, вгрызаясь, скользнул холодок – её рот открылся сам по себе, подгоняемый зельем правды.
- Он обаятелен.
- Северус?! Ты смеешься?!
- Что в нём обаятельного?!
- Его сальные патлы?
- Отвратительный нос?
- Нездоровая кожа? Вы видели, какой он бледный?! Я однажды чуть не закричала – он просто от тени отделился, а сам как вампир!
- Может он и есть вампир? – протянула склонная на мистификации Эйзи Педингтон, и ей вторила её сестричка:
- Не похоже, судя по запаху, он даже булочки ест с чесноком!
- Зато он умный, - замечание Скалли потонуло в лавине смеха и ирландка, с горящими ушами, блестящими серыми глазами, встала на ноги и спешно постучала каблуками - прочь из этого публичного дома!
- Передавай Нюниусу привет! – ехидно крикнули ей в спину, и новый спазм хохота, как взрыв, подтолкнул девушку прочь из спальни.
Она тоскливо перебирала пальцами по каменным поручням. Было поздно – кажется, часов девять. За окном, по крайней мере, совсем темно, да и портреты уже дремлют. Даже Филч не пугал сейчас. Пугал не той степени, в какой внутри бурлило отвращение.
Ей было жгуче стыдно. Стыдно за свой подлый язык и за то, что она глотнула сыворотку правды, стыдно, что убежала и тем самым подтвердила странные выводы, которые только начали слагаться в кукольных головках женского населения Слизерина, стыдно, стыдно-стыдно, стыдно за своё сердце, которое убыстрило темп, когда она поставила ножку на платформу у восьмого этажа и увидела в конце коридора знакомую тень.
Это судьба.
Беги к нему!
Если бы она могла раздваиваться - раздвоилась бы и пнула сама сбея с ноги в живот. Чтобы неповадно было.
Даже окликать не стала – просто неспешно и гордо, словно бы это входит в её привычки – прогуливаться перед отбоем по восьмому этажу, пошла по коридору и, когда столкновение стало совсем неизбежным, проговорила довольно прохладно:
- Здравствуй, Северус, - и с сомнением посмотрела в его худое лицо, как бы пытаясь найти в нём отголосок того, что было внутри неё самой, чтобы понять, что там за диво поселилось и как его теперь воспитывать. Но увидела лишь усталость и привычную уже хмурую серьезность. Проклятый язык норовил сказать своё, первое, что пришло на ум: «Как я рада тебя видеть, мы только говорили о тебе!», и прибавить что-то нежное, шаблонное, но ирландка с большим трудом сглотнула ставшие раскаленным металлом слова. Лгать оказалось неимоверно трудно: - Не ожидала, - надеялась, - тебя увидеть тут. Частенько Принц посещает сии владения, извольте полюбопытствовать?
Ирония. Ирония это хорошо.
А вот дрожь в твоих пальцах – плохо.
И то, что он даже не смотрит на тебя – плохо.
И само существование Лили Эванс – плохо.
Хотя легко поправимо.
- Или, возможно, у тебя тут свидание с какой-нибудь рыжей особой? – девушка не успела зажать себе рот. И такой яд прозвучал в этой фразе, что щёки вспыхнули её яростней, огнём своим перекинулись на шею, но птица – не воробей, и девушка вся сжалась, прислонив тонкие пальцы к губам и со страхом ожидая возможной реакции Снейпа.
Отредактировано Sorley Scully (05.02.2011 03:20:57)
I am all of the days
That you choose to ignore.
Старик окончательно сбрендил.
Моё отношение к нему изменилось ещё когда Люциус рассказал мне о слизнях и привычках толстяка коллекционировать знаменитости. Так как на будущую знаменитость походил я мало, мне, в отличие от компании слизней, просто ставилось сухое «превосходно», им же – пелись дифирамбы, будто бы они не кинули в котёл лапки стрекоз вместо их крылышек.
Но амортензия! О, это удар ниже интеллекта!
Представляю, как нелепо я выглядел – надо же, Северус, готовящий любовный напиток! Северус, который мог сделать напиток живой смерти ещё на четвертом курсе!
Я методично помешал варево в котле.
Невыносимо захотелось кинуть туда что-нибудь вроде легендарной взрыв-травы и сослаться на собственную несостоятельность как зельевара.
Над отваром уже курился фиолетовый дымок, который пах яблоками в карамели. Я поморщился. Яблоки в карамели должны вызвать в моей памяти самые тёплые воспоминания? Не вызывают ничего, кроме желания чихнуть – слишком сладко.
Я поднимаю взгляд и бросаю его за плечо. Зуд между лопатками стал совсем нестерпимым.
На меня глядят огромные, как хрустальные блюдца, светлые глаза Скалли. Она раздражена, расстроена, растрепана. Кудряшка у виска выбилась из скрученного на затылке пучка и касалась чуть раскрасневшейся щеки.
Мне чуть-чуть душно, словно бы между нами и нет расстояния в десять проклятых футов, но я с насмешкой кошусь на её подпрыгивающий котёл, откидывая липкими от пыльцы златоцветника пальцами волосы с лица.
Пара шагов – Слагхорн увлеченно щебечет с какой-то девчонкой с Хаффлпаффа, потом бежит на звук взорвавшегося котла – будто бы меня заметили, будь Гораций менее занят, и негромко спрашиваю:
- Если ты хочешь отравить того, кто отведает твоё, с милости сказать, - Северус потянул носом и чуть ли не закашлялся – творчество рук ирландки отчётливо отдавало мышьяком, - зелье, то есть менее уничижительные способы лишить его жизни. Честно. Я тебе позднее расскажу.
Я аккуратно стукнул палочкой по котлу, тот тут же стал пустым. Ингредиенты падали в воду с лёгким плеском и оседали на дне, либо растворялись бесследно. Наконец-то у меня возникло какое-то чувство единства с миром, а всего-то стоило - оказаться в своей колее, в которой было бы совсем по-домашнему, если бы взгляд девушки не уткнулся мне в открытую шею, и по ней бы не расползлись предательские пятна.
Потому что очень сложно себя вести как обычно, как Нюниус, как длинноносый заморыш, когда в памяти…
Рука дрогнула.
Я – проклятье! – слышал её чуть хрипловатое от смога в кабинете дыхание.
Нет, всё в порядке. Ничего не взорвётся.
Кроме меня.
* * *
Пятна ярости скакали перед глазами назойливыми разноцветными зайцами. Зайцы множились, бросались под ноги, заставляли сбиваться с ровного пружинистого шага, путали мысли. Северус не любил злиться, не любил, потому что его злость выразилась бы у другого человека на его месте нескончаемым потоком истерики со слезами, с нервами, с разбитыми кружками. Но Снейп был не таков, он просто не понимал, как в таких особей, как Доркас Медоуз вмещается столько эмоций и их при этом не разрывает на кровавые ошметки, и как в Николь Бизарр может поместиться столько слёз.
Снейп часто был зол. Особенно поджимало под вечер, когда накопившийся за день балласт неизбежно сводил брови в одну линию, что и без того непривлекательному лицу слизеринца обаяния совершенно не прибавляло. В такие моменты Северусу приходилось долго бродить по коридорам Хогвартса и жаждать встречи с призраком, чтобы пройти сквозь него и остудить горячую голову. Зато в этом был свой плюс – юноша отыскал все тёмные уголки Школы и, в случае чего, мог немедленно ретироваться в тень и затаиться там до поры до времени.
«Слизняк, - ругал себя Северус, - Всегда будешь по теням прятаться? А чувство гордости, а какая-нибудь там слизеринская честь?
Хотя с другой стороны, о Салазар, если я хотя бы на долю секунду передумаю и решу отомстить Поттеру за все унижения, которые пришлось мне пережить – клянусь, он не отвертится круциатусом.»
Юноша не помнил, как он оказался на восьмом этаже. Кажется, дошёл сюда своими ногами, которые редко слушались его в подобных ситуациях. Край мантии в полутёмных коридорах трагично тлел, Северус снял её, оказавшись в рубашке и жилетке. Стало чуть-чуть прохладнее, но выстиранная до выцветших до серого нитей жилетка не придавала Северусу солидности. Даром, что где-то в районе сердце был приколот зеленоватый значок старосты.
Впереди качнулась длинная, чуть взъерошенная тень. Северус потянулся было за палочкой, обнаружил, что она осталась в мантии и с чертыханьем начал рыться в складках ткани.
Тень на проверку оказалась невысокой сокурсницей из Ирландии, которая говорила с характерным акцентом человека, чей английский формировался вовсе не в Лондоне.
- Привет, Соэрли, - кисло проговорил юноша, из вежливости приостанавливаясь. Говорить ни с кем не хотелось. Хотелось оказаться в подземельях, но совершенно одному. Усталость вкупе с раздражением – это когда хочется спать и уснуть невозможно. От ехидного голоска девушки голове стало как-то прохладнее. Лицо Снейпа сделалось привычно кислым и недовольным, а брови чуть разошлись. Только голос оставался чуть тише обычного. – Извини, у меня сейчас нет ни времени, ни желания обмениваться заржавевшими шпильками и проявлять чудеса остроумия. Всего хорошего.
Нюниус серьезно решил направиться в спальню. Нет, ещё лучше – в ванную старост. В конце концов, сонное зелье уже закончилось, а уснуть в таком состоянии не представлялось возможным. Грядущий день, всё же, предстоял весьма суетливым – как и все дни в сентябре, октябре, ноябре, декабре и оставшихся восьми месяцах. И надо было отдохнуть. Как-то снять напряжение, сделавшее нервы звенящими и режущими истощенную плоть.
Но нет.
Уже начинало казаться, что любые выражения, касающиеся Лили Эванс, Снейп чувствует за пару мгновений до того, как они вырвутся. Они всегда – вырывались. Не говорились, не произносились. Вырывались – как бы случайно, как бы нехотя, как бы исподтишка – но всегда. У всех. И почему-то чаще всего – когда Северус и без того был взвинчен.
Чувство укола под лопатку и куда-то чуть ниже солнечного сплетения – говорят, так отдаётся инфаркт, или инсульт, или ещё какая-то болезнь, связанная с сердцем…
«Да. Именно так. Сердечная болезнь.»
Он не стал оборачиваться, даже кричать, даже шелестеть губами, как он это умеет, словно бы парадируя животное на гербе своего родного водного факультета. В конце концов, были уколы куда больнее. Да и кольнули скорее не слова Соэрли, а ощущение легкого и долгого поцелуя с привкусом горечи, сорванном тогда, в день рождения Лили, на снежном Хогвартском пригорке. И от этого внутри что-то сдавило и сжало, смяло и вырвало, перевернуло и выгорело.
- А какой вам, извиняюсь, до этого интерес? – отчётливо проговорил Снейп, ещё больше убедившись в своём желании оказаться в полном одиночестве.
«Люди вообще на редкость отталкивающие существа. Те, которые не хотят сделать тебе больно откровенно – тайком, но довольно методично поигрывают на нервах.»
- Мне думается, что это не ваше дело, мисс Скалли, - сказал и, переложив палочку, которую, оказывается, до белизны в костяшках сжимал в руке, в карман брюк, отправился восвояси.
Выдох.
Обида. Глухая и совсем незаслуженная обида воспринимается, как удар – и вовсе не под дых, а прямо в лицо у стоящей на коленях Скалли, да ещё и с ноги.
Несправедливо.
Я его так….
Я из-за него так….
Опущенные, прижатые к костяшкам худого – ни то подросткового, ни то просто тощего – таза руки складываются в кулачки. Соэрли маленькая (когда-то её прозвали пикси, но прозвище не прижилась) а руки совсем мальчишечьи – широкие, мозолистые, совсем не аристократичные. Когда девушка сжимает кулаки, кожа рук даже не белеет – до того огрубела.
Вдох.
Злось-злость-злость. Великолепная градация женских эмоций. Не можешь выплакать у обидчика извинений, сделай ему ещё хуже. Или так же. Или сделай так, чтобы он хотя бы на миг задумался, что несёт его язык и прикусил его.
Почему-то легко верилось, что Северус будет абсолютно равнодушен к её слезам.
Выдох.
Ей хочется схватить его за плечи, а лучше – за горло, а лучше – прямо за хребет, чувствуя биение крови в руке. А ещё - сдавить его в объятьях, его узкие и наверняка прохладные плечи; стиснув зубы, прижаться к его губам до крови, словно вампир к девственной шейке, сделать ему больно, но сладко, бесконечно сладко – себе.
Но девушка сдерживается, сдерживается как и сотню раз до этого – лишь руки конвульсивно вздрогнули, приподнимаясь. Ей же нельзя. Она же – ле-е-еди.
Вдох.
Какое-то время – мнится, что очень долгое, - она просто смотрит на его острые лопатки, - горбится, - и шелушащуюся, протёртую кожу локтей.
Проклятый книжный червь! – кричит нутро Соэрли, вырываясь наружу странным выражением, исказившим черточки смазливого лица девчонки, - Тебе знакомо хоть что-то человеческое?! Тебе шестнадцать, эй! Шестнадцать! Да у всех юношей в это время в голове гормоны, всё на эмоциях, проклятые слюни-сопли и натянутость брюк в области паха. А ты?! ЧТО ты? Тебе хотя бы знакомо слово «чувства»? Какие-нибудь другие чувства, кроме презрения ко всем и любви к проклятому ангелочку Эванс? Ты знаешь что такое – обжорство, похоть, тебе когда-нибудь застило глаза удовольствием – хотя бы каким-то?
Всё это кипит в груди, как зелье. Вместо ингредиентов – буквы, а действие зелья – слова, срывающиеся с бледных губ:
- Моего дела нету не до чего. Особенно до твоих, без сомнения, цветущих отношениий с Лили Эванс. Кто я, в конце концов, и кто такая иконоподобная Лили. Она - Святая! - голос спокоен, ровен, глух, тих, чересчур, чрезмерно, срываясь в пафосную дрожащую фальшь. – Одно только неясно - ты строишь из себя несчастненького, а сам не сделал ничего, чтобы измениться. Она не примет тебя таким, какой ты сейчас есть, слышишь ты, истукан? – каменное лицо замершего Снейпа и впрямь принадлежало не человеку – статуе. Не статуе – неловко вытесанному из камня зубилом лицу какого-нибудь жалкого мелкого божка из тёмных.
Выдох.
Вдох.
- Я давно хотела спросить вас, мистер Снейп, - подделывая манеру разговора юноши, ирландка делает короткий шаг вперёд - хорошо, что не надо поспевать за его длинными шагами, что он остановился, что что-то его задело.
Почему постоянно – мисс? Он так боится близится? Он боится, он банально боится. Постоянно ставит черту между собой и остальными – черту жирную, как его проклятые волосы. Постоянно бежит. Слабак. Уродец. Нюниус.
Она – флегматик. Она долго терпит. Терпела. Сначала злилась на Снейпа и обзывала наравне с мародёрами, потом просто смеялась, а теперь – глядя на некрасивое лицо, обрамленное чёрными волосами со сбившейся на лицо прядью – хочет обвить шею, а дальше – или падение, или полёт. И если падение – то уже как-то плевать. А если полёт – то подавно.
Надо было задержаться перед выдохом, набраться смелости, произнести как-нибудь особенно, чтобы он понял, что это не издевка и не что-то подобное, что это попытка сорвать вросшую в кожу повязку с твоих незрячих глаз.
- Считаешь ли ты себя человеком? – но получается слишком резко, тихо, ворчаще – как голодное брюхо у крадущейся к курятнику лисы. - И если да – то по какому праву?
Северус сжал зубы.
Пройти мимо, мимо, мимо, не обернуться – он своим хребтом, мурашками, промчавшимися по белой коже, обтягивающей позвоночник, почувствовал, что лучше бы он был глух, нем и желательно слеп – возможно, тогда бы он не вляпался по уши, увидев во дворе подлетающую с качелей рыжую девчушку, не поцеловал бы её тогда, когда она была особенно красива и счастлива – в день её рождения, и не было бы тогда всех этих глупостей-нелепостей-ненужностей вроде ссор и боли под лопаткой – он бы просто сидел себе и ронял сопли со своего длинного крючковатого носа. И уж тем более тогда не пришлось выслушивать всего того, что постоянно звучало в спину – так, как кинула свои шипящие слова мисс Скалли.
Плечи юноши окаменели, и как по немому приказу перестали размашисто шагать ноги. Удивительно, как быстро на самом-то деле действительно спокойный, меланхоличный Северус распалялся при подобных уколах. Как он, и без того после июня впавший в состояние неизбежной депрессии, бледнел пуще прежнего и как внутри всё тяжелело – наверное, тот самый пресловутый камень на душе тянул и тянул её вниз.
Оставался только гул в голове и тягучая боль в костяшках кулаков – пару раз не сдержался, не выдержал, ударил – и если бы чьё-то тёплое и наглое лицо, нет – равнодушную стену, которая и не думала облегчить страдания юного зельевара.
Даже после того, как он с перебинтованными руками, выбившийся из сил, закрывал глаза, падая в сон, оставался гул, напоминающий какое-то несуразное, тоненькое ляляканье.
Лилилилилилилилилилилилилилилили.
Прищуренные чёрные глаза встретили светло-серые. И возникло странное, очень странное, очень неприятное чувство – словно бы его оглушили. Чего таить – для начала, никто не умел так красиво злиться, как подросшие ученицы Слизерина. В обычно спокойных и равнодушных глазах Соэрли, ледяных, холодных, как зима в Северной Ирландии, были безумно сильные чувства. Северус никогда не мог читать и препарировать взгляды, направленные на него, и не мог сказать, чем взгляд, пропитанный злобой отличается от взгляда полнейшего безразличия – глаза ведь играют весьма посредственную роль, а вот если брови сошлись…
Да, чёрт побери, Северус не разбирался в мимике, ведь и его лицо не обладало пластилиновой гибкостью. Но суть не в том.
Юноша сжал в руках мантию, ответил взглядом на взгляд, он никогда не прятал глаз – «О Мерлин, она прожигает меня насквозь» - и едва сдерживается, чтобы нервно не поправить ворот рубашки, в который в следующий миг ирландка, кажется, вгрызется.
Ярость стучит молоточками по вискам, отзывается где-то в пустоте тощего тела. Северус устал, безнадежно устал злиться, но хочет закрыть глаза, погрузившись с головой в глубокую душистую ванну.
Но злится. Потому что не может иначе, не знает, как ещё реагировать на слова, кроме как приподнять враждебно и колюче плечи, вскинуть подбородок – заносчиво, и прошелестеть, едва шевеля губами:
- Мне не о чем с вами говорить, мисс Скалли. Спокойной ночи и не забудьте ваш доклад по гербологии.
Он коротко и резко кивнул, сжал губы и, не снимая каменность с плеч и бледность с лица, постарался второй раз пройти мимо забежавшей вперёд него девушки, случайно задев её локтём.
Don't tear me down
For all I need
Make my heart a better place
Give me something I can believe
Опустить лицо, чтобы он не увидел предательски задрожавшие бледные губы, в секунду помокревшие глаза.
Бесчувственный чурбан. Какой же он бесчувственный, как же это невыносимо – разрывать свою душу на ошмётки из-за любви к такому бесчувственному чурбану…
- Мне не о чем с вами говорить, мисс Скалли.
Простые слова, просто слова, просто выдох, смешанный со звуком – но от них стало холодно, и Скалли зябко обняла свои плечи, но зачем-то преградила юноше путь. Снейп возвышался над ней больше, чем на голову, ярость прибавляла ему роста – он распрямил вечно согнутую спину и держался так, что Соэрли почувствовала себя паршивой грязнокровкой, которую вот-вот раздавит сам Салазар.
Удивительно, я никогда не думала, что наш замухрышка-Нюниус может быть таким… Принцем.
На какую-то долю секунду девушке и впрямь показалось, что шипящий от ярости Снейп сметёт её с пути, вцепится тонкими пальцами в плечо и откинет в сторону, но он остановился, пронзив девушку взглядом столь уничижительным, что в ней очухалась задремавшая было злость, и одновременно с этим – странная примесь радости-гордости-нежности: всё-таки было приятным знать, что Северус хотя бы что-то способен чувствовать.
- Стой, подожди, - она шагнула к нему ближе, случайно поймала его порывистый выдох. Это вдохновило, воодушевило, чуть-чуть преподняло над землёй. Он, словно бы они были магнитами, отдалился ровно на то же расстояние, на которое приблизилась ирландка. Ещё чуть-чуть – и его костлявые лопатки уткнулись бы в колонну, всколыхнули бы тяжелую гобеленовую портьеру. – Может быть, ты в чём-то и прав – я давно поняла тебя, - ты боишься людей и того, что они сделают тебе больно, но послушай, Сев, - сглотнула, как-то неприятно выделив сокращение, по которому девушка никогда не называла зельевара, и имя это неприятно царапнуло слух, - это не повод отдаляться ото всех и…
Щёки вспыхивают – предатели, и разговор девушки – сбивчивый и смущенный, - злит её саму, прибавляет в голос родной акцент, заставляя чётко чеканить слова.
Он рядом, рядом, рядом, я слышу, как скребут его когти по ткани, чувствую его дыхание, шевелящее мне волосы.
Соэрли сжала зубы – как же она не любила, когда всё её нутро заставляло поступать её романтично, трогательно, нежно и чувствующие, и сказанные участливым тоном слова напрочь потонули в мыслях девушки:
Господи, какой бред я несу, и ради чего? Зачем? Намного проще было бы сейчас просто вскинуть вверх руки и…
Девушка подняла ладонь и легонько царапнула Северуса по щеке заостренными пальчиками, чувствуя, как он вздрогнул от неожиданности.
Глаза в глаза.
Брови нахмурились:
- Это настолько неприятно – прикосновения девушки? – не давая ему опомнится – не дай Салазар, ведь пока он в ступоре, он не может оттолкнуть её,- девушка приподнялась на цыпочках и уверенно прижалась губами к губам слизеринца. Внутри всё похолодело – Соэрли никогда не думала, что она настолько смелая, настолько отчаянная, что она может сделать первый шаг, да чего уж там – прыжок через бездонную пропасть! Она задохнулась этим чувством окрыленности – голова закружилась, и отчего-то странно потяжелел низ живота.
Поцелуй затягивался, а Снейп не шевелился, словно бы встретил глазами василиска, а ирландка боялась оторваться, боялась, что встретит такой же жесткий взгляд, что и до этого, в конце концов – не хотела отрываться, потому что сухие губы начали теплеть под губами девушками, и едва-едва дрогнули…
Отредактировано Sorley Scully (10.02.2011 09:47:07)
I am a moth
Who just wants to share your light
I'm just an insect
Trying to get out of the night
Северус всё ещё не понимал, что заставляет его не откинуть девушку в сторону и не уйти восвояси. Наверное, дело было в том, что она стояла слишком близко, что это слишком возмущало юношу, слишком некомфортно ему было.
«О Салазар, что же она несёт? Зачем она говорит эти пустые, ничего не значащие слова?
Люди – делают мне больно? Я давно научился отвечать им взаимностью.
Я не боюсь людей. Многие думают, что бояться, например, насекомых, но этот процесс имеет объяснение более простое – отвращение, возведённое в квадрат, имеет свойства испуга, в какой-то степени.
Просто мне противны люди. Как насекомые. Наступишь – и во все стороны брызнет такое дерьмо…»
Ладони коснулись его холодных щёк. Электрический разряд – отважный шаг назад, взгляд тёмных глаз, проникающих в самые глубины сознания стоящей напротив девушки. Она колебалась, он был поражен этим прикосновением – никто, кроме Лили, никогда не смел касаться его лица, и возмущение боролось внутри с каким-то странным, фактически медицинским интересом – что же дальше.
- Соэрли, - шелестнули губы, он хотел одёрнуть её и напомнить, что он – вовсе не какой-нибудь там ловелас вроде Когнака, которого можно тискать, как тедди-бира, но понял, что опоздал.
Он смотрел, смотрел как завороженный, как лицо ирландки приближается к его, просто молчал, ничего не делая. А что он мог сделать? Для неё сейчас всё всерьез.
То, что Северус увидел в её прикрытых в предчувствии глазах, сразило его. Сколько света, сколько захлёстывающих чувств, которых он совершенно недостоин! Что же она делает? Её сердце такое наивное, по-детски доверчивое так жаждет первого прикосновения, первого тепла, так стремится к нему, как мотылёк на пламя.
«Мерлин, какая чушь, она не ребёнок, она слизеринка, она такая же как…»
Губы коснулись его губ. Ресницы Северуса, в отличии от Скалли, дрогнули вверх, касаясь кожи, он инстинктивно поджал губы.
«Она, меня?! Я же такой…»
И дальше проскальзывание.
«Такой,такой,такой,такой,такой…»
Северус зажмурился, когда почувствовал руки, оплетающие его шею. Неуверенный, нежеланный ухажёр, который желал, чтобы поцелуй скорее закончился, и вовсе не потому, что он был ему неприятен. Какому придурку не понравится, что его целует красивая молодая леди?..
«Но нет, остановись, милая, пожалуйста, стой… Куда же ты? Зачем?..
Неужели ты не понимаешь, кто я, что я, зачем я, что у меня не сердце – а Лили, что тебе там нет места, не будет, извини, извини…
Поэтому оставь меня, забудь, что сделала, и я забуду, и всё, и как прежде, и я – просто «Нюниус», и ты – просто «та слизеринка, что всё роняет», ведь так и надо, так, а не так, как сейчас…
Остановись, пожалуйста.»
Он хотел сказать ей это, но почему-то стоял, не двигаясь, а когда его губы шевельнулись, чтобы шепнуть эти слова сквозь поцелуй, мантия выпала из рук.
Это разум у Снейпа – старый, это мысли у него отточенные, и это сила воли сдерживает душевные порывы. А тело у Северуса – молодое, холодное тело шестнадцатилетнего парнишки, который в своей жизни на редкость мало получил любви. И сейчас оно жаждало тепла и участья, и Снейп потянулся к единственному источнику тепла в этот осенний вечер, сжал талию девушку в своих цепких руках и – ответил. И всё внутри обратилось в беззвездную бездну, в чёрную дыру, и все чувства, все возможные ощущения, все эмоции были порождены только соприкосновением их губ, рук, тел, Северус подался назад, упираясь лопатками в пыльную ткань гобелена и ввалился в какую-то комнату, которая пряталась под пологом портьеры, упал на что-то мягкое, и - не выпустил ирландку из рук.
Вы здесь » FLAGRATE: «marauders. chapter II» » ➸ омут памяти » All I Need 05/09/1976