FLAGRATE: «marauders. chapter II» |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » FLAGRATE: «marauders. chapter II» » ➸ омут памяти » l'amour sur les virages хх/04/1976
I. место:
Больничное крыло Хогвартса
II. участники:
Carolina Wilkinson, Laertes Gilbert
III. краткое описание:
После чудесного спасения на поле для квиддича Гилберт давится костеростом, а Уилкинсон готовит пончики. И иногда сталкиваются какими-то слишком...блестящими?...взглядами.
-=флешбэк отыгран до последней капли=-
Отредактировано Laertes Gilbert (14.02.2011 05:31:01)
На поле для квиддича во время матча всегда бывают жертвы. Это не тот вид спорта, в котором ты можешь быть полностью уверен, что с тобой ничего не случится. Впрочем, именно этот риск и привлекает молодежь, заставляет показывать все свое мастерство и подолгу тренироваться, выучивая новые сверхскоростные элементы.
На сегодняшнем поле жертв было на удивление мало, правда, это был всего лишь дружеский матч, а не какие-то серьезные соревнования. Тем не менее на двух соседних койках валялись два тела, которые только что удалось соскрести с песочка и оказать какую-никакую, а помощь. Не так и много, но достаточно, чтобы показать все недружелюбие дружеского матча.
Веки девушки дрогнули и она застонала, облизывая пересохшие губы и борясь с головной болью. Было и еще что-то, что заставляло ее не желать шевелиться. По всей руке растекалось обезболивающее, оно походило на маленькие иголочки онемения, становящиеся все более чувствительными и малоприятными. Ничего, скоро это омерзительное чувство должно было покинуть руку и, видимо, переметнуться к голове.
Глаза скользнули по кровати, осматривая тело. Ноги целы, пояс и грудная клетка не схвачены бинтами, только одна рука цепко забинтована. В остальном же никаких особых повреждений, наверняка исключительно синяки. Но... почему? Падала она с неплохой высоты, значит, повреждений должно быть немало, с ее-то везучестью.
Гилберт! - подсказало сознание верный ответ, и девушка резко села. Это вызвало в голове очередной приступ невыносимой мигрени, заставив здоровую руку пройтись прохладными пальцами по щеке и коснуться бинтов, скрывающих лоб и виски. Во рту появился неприятный вкус, заставляющий более не рисковать и не делать поспешных движений. Взгляд же тем временем загулял по больничному крылу и обнаружил того, по чьей вине она сейчас была более здоровой, чем могла бы быть.
Лаэрт выглядел куда хуже. Нет, он не напоминал собой мумию, но зато был невероятно бледным, а верить в то, что сама мисс Уилкинсон тоже могла быть не румянее куска обычного магловского мела, она не желала. Первым порывом было кинуться к его постели и заставить его ожить, умоляя о прощении и стеная о том, какая она ужасная разрушительница здоровья, но, вовремя заметив, что бедный и несчастный вполне мирно дышит и даже посапывает во сне, горе-прыгунья без парашута немного успокоилась и сощурилась, ощущая как иголочки добрались до ее висков и затылка, и нещадно там покалывают. Из груди невольно вырвался стон, а рука, не успевшая покинуть голову, посильнее прижалась к виску.
Нелегка жизнь спортсмена. Часть жизни ты тратишь на тренировки, выжимая себя полностью, заставляя свои мыщцы нещадно ныть, маленькую долю ты проводишь на поле, защищая честь своей команды, и часть ты гостишь в больничном крыле, стараясь хоть как-то востановиться, срастить сломанное в кратчайшие сроки, чтобы не пропускать важных тренировок.
Гилберт мало походил на неженку – довольно показательным был даже тот факт, что он был игроком в сборной по квиддичу. И всё же, глядя на прямой нос юноши и его светлые руки, не знавшие никакого труда, кроме как перелистывания страниц и иногда – ловлю квоффлов, можно было понять – аристократическая кровь есть аристократическая кровь.
Юноша не был приучен к боли, фактически не умел достойно терпеть её. В детстве, если он разбивал коленку, мама прописывала ему постельный режим и вызывала на дом доктора. Поэтому, стоило ей узнать, что её «чёрная роза» - так она прозвала своего сына, - связался с таким грязным и опасным спортом, как врача пришлось вызывать ей. Но Лаэрт – на удивление – был неотступен.
И всё же заложенное в детстве осталось. Он не знал, сколь серьезные повреждения получил, более того – не знал, какого чёрта кинулся телом вперёд, подхватывая подбитую бладжером хаффлпаффку и оставляя ворота на расправу врагу-другу, но упал в обморок, кажется, как только соприкоснулся с землей.
Идиот, - руганул себя сквозь жуткую боль и зуд во всех частях тела Гилберт стоило сознанию немного придти в себя, вернее – вернутся в тело юноши. Тело переломанное и, кажется, совершенно бесчувственное. Лаэрт открыл глаза, застонал от боли пополам с ненавистью ко всему светлому. Мадам Помфри понимающе задёрнула занавески.
- Мистер Гилберт, вам повезло, - улыбнулась явно встревоженная женщина. – Будь ваше тело менее тренированным, всё закончилось куда как более плачевно.
Равенкловец шевельнул нижней челюстью – боль пронзила даже её. Пробежался ватным языком по нёбу– надо же, даже зубы на месте.
- Не утруждай себя. Тебе надо отдохнуть, - она каким-то великолепно отточенным движением – с таким игроки квиддичной сборной забрасывают квоффл в кольца, - влила содержимое двух флакончиков в приоткрытый рот юноши. Лаэрт протестующее забулькал. – У тебя растянуты все возможные мышцы и вывихнуты все возможные суставы.
Гилберт чуть сморщился, проглотив гадкую смесь лекарств. Что ж, он почти привык к этому горьковатому вкусу с лёгким запахом плесени. В голове зашумел прибой, и вспышки боли стали совсем уже рассеянными – особенно если не шевелиться. Одна мысль ужасала – мама наверняка сдерёт с него шкуру, а сестренка уже разрыдалась, и только железная рука Поппи Помфри удерживает её за пределами больничного крыла. Старшему Гилберту даже показалось, что он слышит приглушенные дверьми и собственной болью всхлипы, но потом сознание окончательно помутилось и сквозь быстро наступающий сон почувствовал, как с хрустом встают на место первые суставы.
Кэролайн была где-то рядом – Лаэрт спокойно дышал, наслаждаясь сонливостью после ударной дозы обезболивающего, а она тихонько застонала. Отчего-то даже злость взяла, он чуть вздрогнул ресницами, скосив на неё взгляд. Говорить было пока ещё весьма и весьма трудно, получалось тихо и неразборчиво – мадам Помфри сказала, что это всё потому, что он чуть не сломал себе шею. Если можно было бы упасть более неудачно, то это бы вошло в историю. Зато метла, и, что немаловажно – капитан сборной барсуков были в порядке. Лаэрт, помнится, вздохнул тогда с облегчением и вытянул шею, постарался приподняться, чтобы взглянуть на лежащую без сознания девушку, но новая волна боли скрутила его мышцы.
- В следующий раз, - прохрипел непривычным голосом Гилберт, - будьте добры подстраховывать себе тыл своими загонщиками. У Хаффлпаффа ужасная тактика.
Староста был в своём репертуаре, великолепно это понимал и, если бы цвет его лица был хотя бы чуточку более живым, наверняка бы самую малость покраснел. Он хотел сказать что-то необреминительное и при этом немного колючее, а вышло как всегда.
Что обычно говорят пришедшей в себя девушке? Как себя чувствуешь? Надеюсь, ничего не болит?
Но нет. Разумеется, надо попытаться как-то показать своё недовольство. И обязательно перейти на обсуждение тактики и техники игры в квиддич, - даже не смотря на то, что я чудом остался жив.
О Мерлин, какой я зануда.
Он сам не понял, но последнюю реплику он подумал о себе с болезненным самомнением и гордостью.
Замечательный отдых, ничего не скажешь, мало того, что все планы после матча можно было хоронить, так еще и во всем больничном крыле лишь одно, за исключением Мадам Помфри, живое (относительно) существо, и то ты перед ним в долгу, а он тебя кажется ненавидит. Вот он, долгожданный праздник после "победы" в матче. Где цветы? Где фанфары? Нет подобного? Ну зато есть бонус приз в виде человека, который из-за тебя полностью покалечен и из-за которого ты отделалась сломанной рукой, легким сотрясением и парочкой ушибов. Прекрасный расклад, а нельзя поменять карты? Нет? Жаль...
Чувство вины было куда болезненнее всех физических недочетов. Оно давило на плечи, выжимало внутренности и сворачивало сердце в нечто напоминающее морской узел. Заставляло ерзать и кусать губы, беситься от осознания собственной никчемности. Кэрол бросила очередной виноватый взгляд на Гилберта сжимаясь, становясь меньше в размере, желая исчезнуть, уйти. решительно выздороветь и спастись бегством, а после искупать свою вину тоннами пончиков с карамелью и другими кулинарными изысками.
- В следующий раз, будьте добры подстраховывать себе тыл своими загонщиками. У Хаффлпаффа ужасная тактика. - он заговорил и сердце забилось чаще.
"В следующий раз" - значит он точно не решил умирать по моей вине. Это уже хорошо, это очнеь хорошо. И вроде бы не чушь несет, значит он все же не так плох. Ура! Черт возьми, а мне сегодня везет. Упала мягко... точнее на мягкое... черт... он меня спас, а я думаю о таких ужасных вещах, это я должна была так пострадать, а не он.
- У Ревенкло не лучше, ладно остаться без одного охотника, но вот остаться без вратаря, как минимум безрассудство. Нужно не девушек в объятия ловить, Гилберт, в квиддиче немного другие правила, знаешь ли. - в ее голосе появились смешинки, да, она очень старалась сгладить неровности и показать, что действительно в ее планах не было коварного замысла протаранить собой вратаря и позволить Хаффлпаффу, столь низким образом одержать победу.
Спустив ноги на пол Кэролайн несколько минут посидела, а потом решительно встала. Обезболивающее действовало несколько опьеняюще и потому комнату зашторило, но упрямая блондинка решительно сделала пару шагов и села на кровать горе-вратаря. Ее серо-голубые глаза уставились в его одновременно обеспокоенно и очнеь печально.
- Лай, извини меня, я правда не хотела, что бы все вышло так! - та-да-да-дам! Вот оно, чистосердечное признание подкрепленное выступившими на глаза слезинками отчаянья и бессилия. Вина перелилась через край и возжелала пролиться на щеки маленькими блестящими капельками, оставляющими мокрые дорожки. Возможно это было действие того же обезболивающего, потому что навряд ли мисс Уилкинсон была столь сознательной, а может это было ее непостоянство характера и сейчас в маленьком сердечке проснулась честь, справедливость и совесть. В любом случае, безумство продолжалось. Одно дело налететь на кого-тио в воздухе сделав столько урона этому человека, что еще чуть-чуть и он был бы мертв, другое уже плакать на его кровати будучи самой тоже не в здоровом состоянии. Мда... Девушка - есть девушка, существо неизведанное, чувственное и открытое в своих порывах.
- Что мне сделать, что бы ты меня простил? - здоровая рука решительно прошлась по щекам стирая слезинки, а подбородок опустился ниже, показывая готовность сделать все что угодно. Брови сошлись на переносице, а нижняя губа попала в плен зубов, тщательно исчезающих ее. В голове шумело от зелий и неприятных последствий падения, но упрямство побеждало и мисс Уилкинсон уперто держалась ожидая своего приговора и надеясь на то, что казнить нельзя, помиловать. Еще мокрые глаза отчаянно моргали стараясь сдержать влагу и не поддаться искушению вновь показать свою слабость, нет, теперь ей нужно быть сильной и уверенной, тем более, она уже решила, что обязательно должна отблагодарить своего спасателя, своего героя.
Нет, нет, нет, только не шевелись! – Лаэрт глядел на девушку из-под тяжелых век, и больше всего опасался двух вещей: что она упадёт, только-только поднявшись, и что после того, как снова подвинется – грохнется прямо на болящие ноги юноши.
- Нужно не девушек в объятия ловить, Гилберт, в квиддиче немного другие правила, знаешь ли.
Зуб скрипнул о зуб. Да, действительно, он поступил глупее некуда, наверняка ему ещё будет за это нагоняй от Гвеног. В конце концов, он мог успеть достать палочку и крикнуть, направив её на падающую Кэролайн: «Экстомоментум!»
Но, пожалуй, когда он ловил девушку, отталкиваясь от древка метлы, меньше всего он думал головой.
- Учту на будущее, - буркнул уже менее спесиво юноша. Пафоснее всего было бы сейчас закрыть глаза и отвернуться, но во всем теле было ощущение полного остолбенения, и, не смотря на то, что перевернуться всё-таки хотелось – спина уже начала затекать – возможности такой не представлялось.
Комната заплясала красными пятнами, пятнышками и пятнищами, когда девушка тяжело опустилась на кровать. Матрац лишь чуть-чуть спружинил, а чувство было такое, словно его тролль дубинкой вдарил по сухожилиям.
- Лай, - юноша, и без того бледнее полотна, болезненно поморщился скорее из-за этого его сокращения имени, чем из-за боли.
- Лаэрт. Или Оберон. В крайнем случае – Ронни, если так уж тяжело выговорить полное имя, - огрызнулся совсем уже не аристократично. Короткая красная вспышка перед глазами – ресницы самостоятельно дрогнули вниз без ведома Гилберта, темнота сомкнулась с оглушающим хлопком, вновь заставившим веки разлепиться.
Паршиво-то как, чёрт побери.
Кажется, во время короткой потери сознания равенкловец прослушал часть фразы, и услышал лишь извиняющееся:
- …все вышло так!
По щекам девушки покатились слезинки – даже сквозь полуобморочный туман Лаэрт различал блестящие дорожки на её, в принципе, даже очень симпатичном лице. Но девушка явно выбрало не то время для извинений. Девушки вообще редко с этим подгадывают к нужному часу – но в конце концов, она бы могла хотя бы отсесть подальше от моей ноги. Только что вырванный из объятий забытья, догадывающийся, как сыграла его команда без вратаря, кроме того – дико болящий и обозванный какой-то собачьей кличкой, Лаэрт представлял собой существо весьма и весьма неприятное. Девичьи слёзы в этом смысле вовсе не смягчили чёрствое сердце – наоборот, вызвали раздражение.
- Я ещё жив и не вижу в этом повода для твоих слёз, - прошелестел охотник слабо, но вполне внятно. – И я вовсе ни в чём тебя не виню. Сам дурак, действительно не надо было ловить, да?
Вышло немного резче, чем он рассчитывал, но он не видел в этом ничего плохого. Главное – чтобы она вновь не заплакала. С огромным усилием, резким толчком шевельнув рукой, он опёрся на один локоть – от резкой боли впоследствии вывиха поперхнулся слизеринским шипением - и подтянулся вверх. Выдохнул. Ну вот, самое страшное позади.
Чтобы как-то смягчить своё поведение, а заодно отвлечь девушку, он отвёл взгляд от её лица, на которое, сам того не понимая, глядел, как загипнотизированный, - на тумбочку, где стояла бутылка из-под тыквенного сока.
- Дай попить, - он с трудом выдавил из себя эту фразу спокойным, фактически будничным тоном и клюнул носом воздух, резко вдохнув. Да, видимо, попытка присесть была чересчур поспешной – теперь тянуло где-то у поясницы, и самую малость – у сердца.
Его глаза были немного обеспокоенными, в них читалась боль, что испытывал Гилберт, удивительно, но глаза этого парня открывали его внутренний мир полностью, странно, как Кэрри этого раньше не замечала, странно, что она не замечала и парня с такими глазами, в которых можно было не то что утонуть, а потеряться, как в библиотечных лабиринтах изучая фолианты содержащие в себе все земные знания, мудрость.
- И я вовсе ни в чём тебя не виню. Сам дурак, действительно не надо было ловить, да? - слова болезненно резанули по душе блондинки, но ни один мускул на ее лице не дрогнул. "Заслужила!" - пронеслось в голове и Уилкинсон лишь моргнула смахивая последние капельки слез. Да уж... оба они глупцы. Один рискуя жизнью совершает достойный мужчины поступок, вторая проливает слезы под завязку накаченная обезболивающим. Вот уж два сапога...
- Дай попить, - странно, что Кэролайн даже не заметила, как ее герой дня умудрился сесть, но обратив на этот аспект внимание она занервничала и начала осматриваться по сторонам в поисках мадам Помфри. Одно дело рисковать собой и разгуливать по больничному крылу после падения с метлы, другое дело позволять кому-то подобное.
- Пожалуйста, ляг. тебе нельзя двигаться сейчас. Ты должен отдыхать больше. Лучше постарайся уснуть. - борясь с головокружением и тошнотой девушка поднялась на ноги и сделав шаг к тумбочке замерла. Одна ее рука грузом висела вдоль тела крепко забинтованная, вторая взяла закрытую наглухо бутылку. Задачка. Как открыть что-то одной рукой, если второй очнеь трудно шевелить? Кэрри подбоченилась и скрипнув зубами зажала правой, сломанной рукой бутылку. Боль на миг отразилась в плече и прошлась по спине, в которую врезался бладжер. Тем не менее бутылка была открыта, а уж налить сока в стакан не было большой проблемой.
- Любишь тыквенный сок? - тихий, усталый голос и раздумья, как бы напоить обездвиженного парня. После пары секунд девушка мягко поднесла стакан к его губам чуть нагнув, позволяя жидкости медленно наполнить его рот. Напоив ее рука нежно прошлась по лбу парня, холодные пальцы легли на разгоряченный лоб, чуть касаясь, не желая принести совсем уж противных ощущений.
Что ты творишь? Ему твои прикосновения определенно будут неприятны. Надо найти какую-то ткань, намочить и так будет лучше.
Да, но еще пара шагов и мне самой понадобиться ткань, а в идеале и деревянная коробка.
Ой не драматизируй, просто рухнешь вперед носом, а Помфри потом тебе прочитает лекцию о прогулках в ее владениях.
В любом случае, согреются пальцы тогда пойду поищу тряпку, не будет уж он так недоволен.
Вот увидишь, он - будет. - обычный разговор разума с сердцем. Ничего особенного, все как у всех. Те же выводы, те же аргументы и та же безрезультатность. Ну почему так сложно себя убедить сделать что-то здравое, логичное? Ах ну да, все дело в обезболивающем, оно не дает сделать что-то вменяемое.
- Ты весь горишь, надо позвать мадам Помфри... Хочешь? Я схожу за ней... - самоотверженность граничащая с тупостью. Схожу, как это не навязшего звучало и как на деле было бы не просто даже дойти до ширмы, что бы выглянуть и кого-то там позвать. Вот она женская необдуманность смешанная с чувством вины. Вот от куда берутся все анекдоты про блондинок и их мозг. Хотя какой там мозг...
Но он же помог, я тоже должна ему помочь...
Ты ему прямо сейчас нечем не поможешь. Ему будет больно, будет плохо и все что ты можешь это просто дать ему возможность отдохнуть. Беседы с тобой его не прельщают и вообще твоя компания неприятна, ты же сама это видишь.
Но куда же я могу уйти? Я стараюсь помочь!
Просто оставь его в покое, обойдется без твоей помощи.
Но... он же сейчас такой беззащитный.
О да, ты его защитишь. Посмотри на себя. Спина - сплошной синяк, рука в гипсе, голова в сотрясении, накачена костеростом и обезболивающим зельем, а еще рвешься ходить и помогать. Жалкое зрелище.
Уилкинсон ссутулилась становясь меньше ростом, стараясь быть совсем незаметной и тихо отступила к своей кровати садясь на нее проводя рукой по пушистым волосам. Они, как и предполагалось, торчали в разные стороны и напоминали взрыв на фабрике спагетти, ну может чуть завивающихся спагетти. В любом случае, жуткое зрелище, но причесаться пока было бы трудно, наверное стоило бы еще поваляться в кровати, поспать, а завтра с новыми силами причесаться. а в идеале еще принять душ, хотя на это не пришлось бы рассчитывать пока рядом была бы Помфри. Не легка жизнь больной женщины, ой как не легка.
спустя пару дней.
Лаэрт аккуратно поставил фарфоровую чашечку рядом, на тумбочку, легко потянувшись. Тело удивительно быстро приходило в норму – помог костерост, не иначе, особенно учитывая, что костей Лаэрт не ломал. От обезболивающего Гилберт отказался на второй день, патетично заявив, что «страдания возвышают душу». Видимо, в бреду. По крайней мере мадам Помфри отреагировала моментально, снабдив костерост долей усыпляющего, в результате которого Гилберт проспал сутки.
Когда он проснулся, первое, что он сделал – склонился над тазиком, поспешно отгородившись от Кэролайн ширмой, зелёный и пошатывающийся. Его вырвало – оранжевым. В тот день он понял всю ненависть Регора к тыквенному соку и зарёкся больше его не пить.
Поэтому сейчас рядом с ним стояла чашка чёрного чая, на тумбочке лежали несколько томов, пергамент и перо, а сам Лаэрт изящно облизывал пальцы от сахарной пудры, благодарно глядя на Кэролайн.
- Я не знал, что ты так прекрасно готовишь, - проговорил англичанин, улыбнувшись. Солнце светило в окно прямо за кроватью Кэролайн, высвечивая её белокурые волосы наподобие нимба, окружающего сиянием голову, плясало в карих глазах юноши чертятами и бросало на стены плеяды гоняющихся друг за другом солнечных зайчиков.
Вначале казавшимся невыносимым, пребывание девушки оказалось довольно приятным. Она не мешала читать, была приятна на вид и очень тепла в обращении.
Но всё это – сухие слова.
А описать то, что творилось в голове – а главное, в сердце – Лаэрта, когда её ладонь легла ему на лоб, было невозможным.
Но когда он об этом вспоминал – блеск его глаз становился особенным, а щёки ближе к желвакам розовели.
Пальцы легко коснулись обложки учебника. Сейчас, когда так ярко светило солнце, и слабость пополам с сонливостью наконец-то отхлынули от тела равенкловца, меньше всего отчего-то хотелось заниматься. В конце концов, каждый может устать от ответственности – и поэтому своё пребывание в больничном крыле он воспринял как долгожданный и заслуженный отдых.
Единственное – безумно не хватало Офелии. Пару раз она приходила, но этого было ужасно мало.
Ладонь скользнула дальше – маленький, затасканный, но его собственный, не библиотечный, сборник сонетов Шекспира и Петрарки, собственного подбора, записанный его собственной рукой. Уверенно сжала, открыла на той странице, которая распахнулась сама собой, будто бы провидение скользнуло сквозь века, и сам Шекспир постучал Лаэрта по лбу: «Очухайся, придурок!»
Молодой человек нерешительно поднял взгляд на девушку.
- Я.. почитаю, - тебе, - вслух, ты не против? – проговорил он уже твёрдо, болезнь ещё не сошла с его лица, но силы нормально говорить уже были. Только во рту почему-то пересохло.
Дни летели очень быстро и редко бодорствующий разум Уиллкинсон не замечал перемены часов. Помфри предпологала что у той легкое сотресение и потому подсыпала в ее соки снотворное, а может просто медсестра очень не любила суматоху и сумасбродство, которого в Кэрри было выше криши. По началу она рвалась снять бинты и заделаться к Гилберту в седелки, благо он спал в тот момент и этого не слушал. В следующие дни, просыпаясь девушка неприменно покидала кровать и, то пыталась выйти из больничного крыла за чем-то, то попросту читала книжки принесенные по просьбе ревекловца. По мнению же строгой работницы больничного крыла капитану команды хаффлпаффа нужен был отдых и никакого напряжения, поэтому читать было нежелательно.
Сегодня невыносимая блондинка пробилась наконец до плиты стоящей в небольшой комнате Помфри и решительно приготовила свои фирменные пончики, при том от куда у нее зялись ингридиенты и чистый котелок так и осталось в тайне для всех невольных сведетелей этого геройства. Правая рука по прежнему отказывалась двигаться и откликалась болью на любые попытки что-то ею сделать, но упертость и упрямство юнной мисс граничило с безумством. Пончики, к слову получились очень мягкими и вкусными и Помфри простила такое самовольство подопечной просто поскорее загнав ту в кровать и припугнув тем, что такими темпами она откажется лечить больную волшебными методами и возьмется за самые неприятные магловские. Начиная с уколов и заканчивая промывкой кишечника, что бы глупости поубавилось. Угроза подействовала и потерявший всякое воодушевление повор сел в кровати приготовившись заняться рассчесыванием собственных локонов и попыткой заплести их в ровный колосок.
Гилберт закончив все дела с последним пончиком проскользил взглядом по ее лицу. коснулся светлых волос. которые все нежелали укладываться в прическу и совершенно ошарашил блондинку. Она даже выпустила все пряди из пальцев из-за чего вся ее несостоявшаяся прическа сразу рассыпалась пушистым дождем по плечам и скрыла даже часть лица.
- Я не знал, что ты так прекрасно готовишь, - одной из черт Лая, о которой мисс Уилкинсон узнала лишь в больничном крыла було то, что он никогда не делал незаслуженных комплиментов. Он был черств и не способен на всю эту словесную романтику, которой осыпали девушку бравые ловеласы, но коль уж он говорил что-то приятное, значит ты этого была действительно достойна и заслужила, посему сие восхваление так тронуло Кэрри. На ее порозовевших щеках с момента той ужасной ночи, появилось покраснение и кожа запылала, словно охваченная огнем. Взгляд потупился, а на розовые уста выплыла совершенно неловкая улыбка. Мало того что блондинка не привыкла к комплиментам, так еще и понимать, что Гилберту действительно понравилось, было действительно немного не по себе, в хорошем смысле этого слова, конечно.
- Спасибо, рада, что угадила... я... старалась, что бы тебе понравилось. Ты очень плохо ешь... - ее взгляд сделался обеспокоенным и сразу же обратился к глазам плавленного горького шоколада Лаэрта.
У него были удивительные глаза, это Кэр заметила уже давно, но никогда не присматривалась настолько внимательно, как за эти дни. В последнее время она открыла в них столько всего. что прямо страшно представить, как она не замечала всего этого ранее. К примеру, что в этом шоколадном счастье встречаются небольшие светлые крапинки, похожие на малюсенькие зефиринки, или что его черные зрачки идеальной круглой формы. А еще когда он задумчив. он долго не сводит с чего-то взгляда. И взгляд у него совершенно особенный, в нем отражается разу все что чувствует Лай. Боль - так боль, радость - и сразу маленькие искорки-дьяволята пляшут в этих карих зеркалах души.
Не смотря на все опасения мисс Уилкинсон, шестикурсник не имел ничего против ее компании и вел себя очень дружелюбно. Не надоедал с пустыми разговорами, говорил, лишь когда требовалось. Не читал лекций, не приставал, вел себя достойно. Ко всему, что было особенно похвально, когда она переодевалась он не подглядывал, как сделали бы многие особи мужского пола. Он был очень приятным соседам и расставаться с нимуже действительно не хотелось.
- Я.. почитаю вслух, ты не против? - когда Лаэрт взял книгу блондинка решила, что он хочет молчания и приготовилась заняться своими вещами, доплести косу, покрасить ногти, вымыть голову в коне-концов, чем еще заниться на больничной койке? Заниматься она все равно предпочитала ранно с утра, ну или ночью. Старые привычки, ничего не поделаеешь, вечером, чаще всего, она тренировалась в поте лица на квиддичном поле. а днем занималась повседневными школьными вещами.
Тем не менее, Лай предложил почитать и это было совсем не плохой идеей. Пока он спал блондинка тайком, из любопытства, заглядывала в его книги и пара соннетов ей очень понравилась, но наверняка, в своем небольшом шпионаже она никогда бы не призналась.
- Да, конечно, Эл, я буду рада, - помянуя о первой ночи Кэрол решительно придумала новое сокращение для Лаэрта. Так его придумала называть только она. Произносила она это "Эл" мягко, нежно, чутко, немного на выдохе, что делало имя более проникновенным, более чувственным. Сама она дико смущалась этого, когда ловила себя на том, как именно она произносит имя ее героя, но старалась не краснеть и держать мордашку кирпичем. Вот только светлые глаза выдовали ее с потрахами говоря и о зажегшейся симпатии к спасителю, и о смущении испытываемом не только при произнесени его имени, но и когда он произносил ее или говорил что-то приятное, и от его прикосновений, которых почти и не было, но тем не менее.
Интересно, он будет читать чувственно? О Любви? Как будто это он специально для меня?
Солнечный день дарил приятные неожиданности, и это чтение было одним из них.
Отредактировано Caroline Wilkinson (13.02.2011 00:13:07)
Гилберт улыбнулся одними губами. Элом его никто не называл – был лишь «Лай», за который Оберон не раз шипел на Снейпа, и, кажется, даже шикнул на девушку, но ведь она не знала, а потом исправилась, придумала это «Эл» - короткое, ёмкое и…с чувствами.
У неё такие глаза, её постоянно хочется заинтересовать.
Такого раньше не было.
Это… странно.
Лаэрт откашлялся в кулак. Всё его нутро трепетало – больничное крыло, он – раненный, но спасший девушку, это солнце, играющее в её волосах и его зрачках – эта обстановка была описана Шекспиром много веков назад, и повторялась в произведениях романтиков, так рыцарь сидит перед прекрасной дамой и шепчет ей признания в любви, украдкой целуя её щёки.
Гилберт одёрнул себя, но мысли неминуемо сползали на её чуть порозовевшие – отчего? – щёки и приоткрытые губы.
Читал Лаэрт хорошо, странно измененным, тяжелым голосом, произнесенное этим голосом каждое слово падало куда-то вглубь, отдаваясь гулким эхом.
- Твоя ль вина, что милый образ твой
Не позволяет мне сомкнуть ресницы
И, стоя у меня над головой,
Тяжелым векам не дает закрыться?
Твоя ль душа приходит в тишине
Мои дела и помыслы проверить, - Лаэрт быстро облизнул губы, поднял глаза на девушку. Он всопмнил неяную тень, шуршащую рядом с ним, пока он крепко спал, но спать был не должен – в те секунды Гилбертом овладевало страшное чувство, словно бы он утонул в тяжелой тине и, как бы не дёргался, совершенно не мог высвободиться. Но когда эта тень была рядом – сердце успокаивалось, и шорох страниц не напоминал шелест листьев на кладбище. Дальше юноша читал по памяти, но смущался открыто смотреть в глаза девушке, приподняв глаза чуть выше – на её сияющие золотым волосы. Щёки снова побледнели.
- Всю ложь и праздность обличить во мне,
Всю жизнь мою, как свой удел, измерить?
О нет, любовь твоя не так сильна,
Чтоб к моему являться изголовью,
Моя, моя любовь не знает сна.
На страже мы стоим с моей любовью. – уронил голос до своего, совершенно случайно, забывшись, и, откинув прядь, проговорил последнее: -
Я не могу забыться сном, пока
Ты - от меня вдали - к другим близка.
И странно-доверчиво заглянул в её глаза, словно бы спрашивая на что-то разрешения, но на что – не зная. Глупости какие-то. А глаза были такие, что дух захватило.
Нет, Лаэрт и раньше понимал возвышенную природу этих стихов. И спал-то он, Гилберт, в принципе, нормально, но поняв, насколько это глупо – читать любовные стихи девушке, из-за которой угодил в больничное крыло, более того – девушке, с которой и не знаком-то толком – нет, знаком всю свою жизнь, просто встречались вы как-то глупо и мало, и всегда некстати – борьба за первенство факультета, попытки выиграть, она, в конце концов, охотник, а ты, Лаэрт – вратарь, и ты должен защищаться…
От наплыва эмоций у непривычного к такому чопорного англичанина щёки стали белее полотна, сердце билось, как шальное, но кислорода явно не хватало. Молоточки по вискам звонко звякнули, юноша прислонил пальцы к вискам. Ему вовсе не свойственны были головные боли, и тут дело было совсем в другом, но в чём причина – он ещё долго не сможет узнать.
Ну вот ещё, не хватало потерять сознание от чувств. Я, конечно, слышал, что есть люди, которые плачут, когда воспроизводят какие-то строки, но падать в обморок – это совсем нездорово и недостойно мужчины.
- Может, чаю? – с оксфордским акцентом, немного суховато, с отцовской сквозной улыбкой. Да, так легче.
Юноша магией подманил стоящие у своей постели чайник и разлил его содержимое по чашкам.
Вы знакомы с тем чувством, которое возникает, когда вы осознаете, что то что вы делаете в данную минуту, вы можете делать всю жизнь? Вначале вы испытываете шок, мол неужели все так просто и счастье кроется именно в этом времяпровождении. Потом, вы испытываете страх. потому что осознаете как же прсото это потерять, тем не менее продолжив этим заниматься вы ощущаете эйфорию. Не с чем не сравнимое чувство, да. Очень сложное. так как спектр его цветов невероятно велик, но такое теплое, такое радное...
Кэрол испытала это прямо сейчас. Слушая, как Лаэрт читает стихи, ее сердце замерло пропуская удары и застучало быстро-быстро, она даже испугалась, что сейчас весь Хогвартс сбежиться на этот настойчивый звук. Щеки, казалось, будут пылать еще долго и ей придется смириться. что они теперь носят окрас макового цвета. Глаза, да и сами зрачки расширились и смотрели на Гилберта удивленно. Он был потрясающ.
Губы чуть приоткрылись. словно желая поделиться своими чувствами с этим парнем, но вместо этого блондинка просто закусила нижнюю губку и спрятала глаза. Возникло ощущение, что он читал для нее, что он специально подобрал стих о любви и посвятил его ей. В груди возникло приятное теплое чувство, которое бывает когда вы пригубляете бренди, растекая его по всему языку, причмокивая губами и наслаждаясь приятным деревянным вкусом и легким покалыванием.
Дочитав до конца стихотворение Гилберт сделался бледнее листа и хаффлпаффка, забыв об угрозах мадам Помфри сразу же вскочила на ноги. Голова загудела. а желудок сжался предупреждая хозяйку, что еще парочка резких движений и придется звать кого-то чтоб придержали волосы.
- Ты в порядке? Плохо, да? Позвать Помфри? Обезболивающего? Воды? Может ляг? - блондинка заметалась по огороженной ширмами территории кидаясь то звать Помфри, то к тумбочкам на котором стояли стоканы, то к кровати Эла упрямо надавливать ему на плечи и отбирать книгу, что бы он отдохнул и поскорее выздоровел. Хотя тут Кэрри немного лукавила. Ей не хотелось. что бы он выздорваливал. и самой хотелось быть тут вечно. Потом. в реальной жизни они вернуться к повседневности и он забудет ее, перестанет общаться, вычеркнет этот момент из памяти и все будет как прежде. Пусто... не будет ночей, когда он будет звать ее по имени в просьбе о воде или еще каких-то глупостях, не будет больше пробовать ее пончики и говорить комплименты, не будет читать стихи и заглядывать в глаза. Она станет для него чужой, впрочем и сейчас такой является, просто ему больше не с кем общаться.
От таких мыслей сделалось очень тоскливо и пришлось прятать погрустневшие глаза, не то этот любитель Шекспира мог с легкостью найти в них зарождение слезинок, а это было недозволительно. Вот еще чего не хватало, что бы какой-то парень увидел ее слезы. Потом, украдкой, в подушку, наедине с собой и своими пугающими мыслями, чисто по женски, надумывая и додумывая, не открывая истинны переживаниям.
- Может, чаю? - парень останется парнем и возьмет инициативу в свои руки в любом случае. А может просто решил дать пережохнуть ее многострадальной руке и ноющей голове, за что был сразу же вознагражден благодарным взглядом.
Потом мы будем видеться изредка в коридорах и лицом к лицу на поле. И ты снова будешь видеть во мне безполого противника, которого ты ненавидишь. Но это будет потом...
- Да, чаю... Но тебе не стоило напрягаться, можно было попросить. я бы все сделала сама. Ты должен больше отдыхать, ты серьезно пострадал из-за меня, помнишь? - Лаэрт перестал уже вспоминать ту ночь, но Кэрол продолжала себя винить и постоянно напоминать о том, что она ему обязана и ему не нужно так напрягаться, она вполне может помочь, сделать, быть полезной.
Садясь рядом на его кровать она помогла заварить чай и всыпав пару ложек сахара в свою чашечку накрыла ее ладошкой. Ей нравилось ощущение когда пар касается руки превращась в теплую влажность. Вечно прохладным рукам это было очень приятно и девушка делала так всегда. Чередовать руки првда не выходило, но можно было и так наслаждаться. тем более что навтроение было не очень, учитывая все эти грустные мысли.
- Ты очень хорошо читаешь стихи. Я как-то с родителями была в театре, мне кажется у тебя получается лучше. Так много чувств в это вкладываешь, буто переживаешь все это, будто действительно испытываешь то, что говоришь. Это трогает. Спасибо, что так старался... но ты потратил так много сил, не стоило ради меня так, меня бы порадовало и если бы ты просто прочел. - отлепившись от чашки ее пальцы коснулась его бледнойщеки, а потом решительно поправили прядь, решив, что лучше закончить это действие чем-то осознанным и не выдовающим ее симпатии, щеки испорив все заалели и Кэрри отпустила голову пытаясь сдержать легкую улыбку, возникающую у всех честных девушек при смущении. Она кокетливым жестом завела свой выбившийся локон за ухо и поспешно сделала глоток чая. Немного поморщившись от обжигающей жидкости она нахмурилась и обидившись на чай надула бледно розовые губки.
- Эл, все-таки, как ты себя чувствуешь? Может тебе лучше не чай, а поспать? Я закрою занавески, что бы солнышко не мешало, а ты отдохни, да? - девушка встала и подошла к окну. Пару минут смотрела в него, вглядываясь в даль. Она любила солнце, любила теплые, согревающие холодную кожу лучи, любила то как выглядет искупанная в золоте природа, но сейчас Гилберту нужен был покой и тяжелые занавески скрыли солне сделав огороженное ширмами место темнее, будто в сумерках, когда небо скрыто тягучими памурными тучами. Удивительно. но голове стало енмного легче, оказывается свет очень резал глаза и голова частично болела из-за него. Из груди невольво вырвался стон облегчения и Кэролайн поспешила сесть на свою кровать. После сегодняшней готовке ей былотрудно стоять. да и не хотелось очередного конфликта с малам Помфри. Босые ноги чуть водили по полу еле касаясь его.
- Тут холодно... я постоянно мерзну и не могу согреться. Совсем.... - странное признание, но правдивое. Если бы не снотворное, наверное она бы даже не уснула. В женской спальне хаффлпаффа девушка обладала пуховым одеялом и порой еще накрывалась пледом, а тут у нее было очень тонкое одеяло и приходилось засыпать дрожа и просыпаться от мысли, что она сейчас обледенеет. После такой ночи, можно было или жить в шубе, варежках, шапке-ушанке и валенках или принимать душ их ледяной воды (разницы все равно бы не было). Да, блондинка была мерзлячкой, что поделать, такое встречалось. В больничном крыле, в тонкой пижаме, под холодным одеялом она готовилась переживать ледниковый переод и непонятно зачем сейчас призналась в этом Лаэрту. Будто бы он мог что-то изменить.
Ну не согреет же он тебя в самом деле... Но он же парень, а они придумывают что-то, может сообразит какой выход? Было бы неплохо...
Но ты только что послала его отдыхать, а сама?
Но мне холодно... А он мой герой, он долженчто-то придумать.
Он не объязан опять тебя спасать, у него заслуженный отдых. - и вот на сцену вышли противоречия. То я хочу что бы ты отдыхал, то что бы ты решал мои проблемы. Чего же я на самом деле хочу не знаю даже я, может быть знает что-то еще, но точно не я. Ужасные моменты неустановившегося характера, лучше бы он просто сразу сменился, а не был на чаше весов, думая, куда же именно перевесить, туда или все-таки туда.
Как же выкрутиться "герой"? Будет недовольно бурчать что-то о непостоянстве женщин или решительно поможет в очередной раз и сделает из этого своеобразную привычку? Допускается любой вариант. ведь девуца сама не знаетчего хочет, хотя... как и любое женское существо хочет романтики, любви и понимания, ну и еще парочку нереальных вещей, при том всегда. Ох уж эти женщинки...
Лаэрт наблюдал за суетящейся девушкой с лёгкой улыбкой. Было забавно, что она считает, будто бы спортсмен, проспавший добрые сутки, может быть столь слабым, что может упасть в обморок даже не от физической нагрузки, а от чувств, заложенных в стихотворении. Стихотворении, без сомнения, гениальном – как и все сонеты Шекспира, но явно не стоящем размозженной при ударе о пол/спинку кровати головы.
- Ты очень хорошо читаешь стихи. Я как-то с родителями была в театре, мне кажется у тебя получается лучше. Так много чувств в это вкладываешь, будто переживаешь все это, будто действительно испытываешь то, что говоришь. Это трогает. Спасибо, что так старался... но ты потратил так много сил, не стоило ради меня так, меня бы порадовало и если бы ты просто прочел.
Лаэрт высокомерно и будто бы даже обиженно фыркнул – прядь встрепанных волос – а обычно они всегда были уложены, правда, по-простому, водой и расчёской – пересекла лоб, касаясь кончиком скулы. Однако ему было приятно – а когда почувствовал пальцы девушки, легко прикасающиеся к его лицу, ресницы и вовсе дрогнули вниз, прикрывая довольно глаза.
Нет-нет, это неправильно. Мы с ней мало знакомы, а она…
Неужели чувство вины настолько сильно в ней, что она готова делать все эти нежности, лишь чтобы искупить её? Как же глупо, ложно, обидно это.
А с другой стороны – я ведь не Нюниус, чтобы при каждом прикосновении меня словно бы ток бил.
- Я не старался, я так всегда читаю сонеты. У нас есть фамильная легенда – что наш род идёт от самого Шекспира. Оттого и привычка называть детей по именам героев пьес. – Лаэрт глотнул горячего чая с истинным спокойствием англичанина, привыкшего глотать раскаленный свинец пять раз на дню.
Но странные чувства внутри просили выхода, лицо чуть порозовел – ни то от чая, ни то от прикосновений, веки слипались, а обстановка накалялась, её явно было надо разрядить. Словно бы почувствовав напряжение, девушка смешно погрела руки над чашкой, а потом повторила маневр Гилберта.
Он рассмеялся, глядя, как лихо отхлебнула девушка кипятка и как затем скуксилась:
- Ты забавная, - мягко улыбнулся. – Когда-нибудь я научу тебя, как правильно пить чай.
Он протяжно зевнул. Странно, очень странно – отчего же всегда так: чем больше человек спит, тем больше хочется?
Видимо, мадам Помфри была всё же права, и то, что чувствовал Гилберт, разнилось с тем, что чувствовало его побитое тело. По крайней мере, когда Кэролайн с лёгким стоном облегчения задёрнула шторки, Гилберту захотелось не неё ругнуться, капризно скорчить моську – он так и не успел наглядеться на её спортивную фигурку, освещенную золотистым весенним солнцем, но спустя мгновение он был ей благодарен. Веки опустились, ресницы крепко слиплись. Сквозь розовую тонкую кожицу веки Лаэрта просвечивали красные прожилки, перед глазами плыли красные пятна.
Вряд ли бы он уснул с такой гудящей головой и, что важнее – сердцем. Но он решил не быть капризным, хотя, если честно, забота блондинки уже начинала его раздражать.
- Кэролайн, я не похож на разлагающегося трупа, прекрати так носиться вокруг меня, - буркнул он. Это уже что-то знакомое, что-то прежнее – из того самого первого вечера, когда их только положили в больничное крыло.
- Тут холодно... я постоянно мерзну и не могу согреться. Совсем...
Лаэрт даже глаз приоткрыл, приподнял брови.
И на что она намекает?
Регор бы на моём месте, думается, протянул вперёд руки, откинул одеяло и промурлыкал что-то вроде «Иди ко мне, согрею!».
Но это поведение так претило джентльмену, что он даже возмутился и брови его, ещё чуть дрогнув вверх, почти сошлись на переносице, будто бы сама девушка предложила ему что-то пахабное.
- Холодно? В апреле? – он покачал головой, - Советую обратиться с этим к мадам Помфри. От этого, говорят, рано отнимаются конечности, годам к шестидесяти, - вспомнил он наспех прочитанный справочник по медицине. – Плохое кровоснабжение для охотника – залог переломов пальцев.
Сказав это, он натянул на себя одеяло, с блаженным выдохом поворачиваясь на бок, а потом - живот. Закутался, как гусеница. Синяк, с которого Лаэрт слез, блаженно защипали иголочки принятого ещё на завтрак костероста. Он потянулся за одной из бутылочек на тумбочке, провернул её в пальцах и отставил в сторону.
- Вот. Если станет холодно, выпей бодроперцового зелья. А если совсем холодно – зови Помфри.
Сказав это, он махнул палочкой, отправляя бутыль на тумбочку блондинки, затем второй раз – загораживая свою кровать ширмой и, закусив губу, долго ещё смотрел в потолок, прокручивая в голове самые яркие, самые жгучие мысли и образы, стараясь успокоить сердце и бушующую гормонами кровь, пока ресницы сами не дрогнули вниз, а вконец изнеможенное то физическими, но эмоциональными нагрузками тело не отдало мозгу сигнал перейти в лишенный сновидений оздоровительный сон.
спустя пару дней.
Если кто-то и надеялся, что постепенно скорость дней уменьшится, то он был в корне не прав и теперь все его замки надежды рушились. Ну если точнее сказать, то ее. Кэрол с каждым днем становилась все более грустной, молчала дольше обычного, а отвечая на вопросы тех, кто приходил ее навещать была какой-то далекой и совершенно невнимательной. Лаэрт пару раз пытался выяснить, что не так, но светлоглазая блондинка отмалчивалась пожимая плечами и показывая собой, что все в порядке. Ее солнечные улыбки становились все более редкими гостьями на лице, а когда до дня выписки осталось всего ничего она и вовсе отказалась вставать и по большей мере лежала.
Куда делась ее энергичность не знала даже мадам Помфри. Решив хоть как-то порадовать подпеченную она немного раньше срока сняла бинты, освободив руку и сказала не так строго, как обычно, разрабатывать ее.
Пальцы сгибались плохо. Они привыкли быть в зафиксированном положении и теперь отчаянно не желали слушаться. Но повозившись с ними с минуту Кэрол осталась довольна результатом, то стискивая ладонь, то раскрывая ее полностью.
Было еще утро и жутко тянуло в сон, ночью спалось плохо,покоя не давали мысли и приходилось часто ворочаться. Зелье помогало не замерзнуть, но все равно было беспокойно. Хотелось чего-то чего было никак нельзя получить. Мысли же, подобно самым ужасным мучителям устраивали такие пытки, что слез не хватало избавиться от них. Подушка по ночам была неприятно мокрой и скорее всего соленой на вкус. Глаза с утра были особенно припухшими и покрасневшими. Тяжесть нарастала не только в голове, но свинцом растекалась по всему телу. А неминуемое ужасное будущее накатывалось.
Кое-как встав и сходив в какое-то странное подобие ванны Кэр села на свою кровать свесив ноги и повесив голову. Путаясь в липкой паутине потока своих мыслей она тяжело вздохнула и подняла глаза на спящего Эла. Его ресницы немного подрагивали во сне, а лоб хмурился, словно Гилберт думал о чем-то. Губы двигались, но не звука. Одеяло чуть съехало, открыв его плече и девушка медленно приблизившись укрыла парня. Ее пальцы случайно коснулись его подбородка, на котором за ночь уже появилась щетина. поспешно отдернув руку, словно ударившись током девушка села на кресло придвинутое для Офелии и взяла одну из книг. Ту самую, которую он читал ей впервые. Сердце от волнение застучало. а руки задрожав начали искать ту самую страницу. И нашли. Глаза пробежались по строчкам и замерли.
Захотелось сентиментально вырвать кочек бумаги и спрятать, что бы потом, в спальне девочек, по ночам было более приятно продеваться воспоминаниям. Но портить собственность Гилберта блондинка не стала. Лишь еще пару раз пробежалась по темным буквам, чувствуя, что они растекаются от сдерживаемых в глазах слез.
Больше никогда это не повториться. Еще пара дней и все. Больше никогда... - положив книгу на место и отойдя к окну девушка уткнулась лбом в стекло всматриваясь в даль. Природа будто бы чувствовала ее состояние и соответствовала этому, а возможно все было наоборот. Свинцовые тучи наливались, готовясь прыснуть на незадачливых гуляющих тяжелые капли дождя, небо было черно-серым, неприятным, давящим. Ни намека на солнышко, на тепло, на чистоту, все такое далекое, беспринципное и разрушенное. Как в душе...
Выздоравливающая рука смахнула пару слизинок со щек удивляясь, как какой-то стих смог сделать все это. Хотя дело было совсем не в стихе, далеко не в стихе. Он лишь подтолкнул девушку еще ближе к океану отчаянья в чьей глади уже, как на ладони, было видно, как проходя мимо в коридоре Эл будет вначале бросать "привет", потом перейдет и вовсе на вежливые кивки, а потом даже не заметит, что она прошла где-то рядом. Как его теплый взгляд с зефиринками никогда больше не остановится на ее глазах, как он никогда больше не будет есть ее пончики и они будут ужасно далеки друг от друга, как и до этого.
- Прощай счастье, здравствуй будничная реальность, - горько. Горько во рту, в душе, в мыслях. Шепот. Ни чувственный, смущенный шепот любовников, а констатирующий факт шепот человека разочарованного и не желающего что бы его услышали.
Сколько она так стояла, смотря на природу и прижимаясь лбом к стеклу, отвернувшись от всех, от мадам Помфри приносящей завтрак, от Эла, вероятно уже проснувшегося, не знала и она сама. Просто поворачиваться ужасно не хотелось. Слезы уже давно перестали течь, но глаза все равно болели, словно были засыпаны песком.
Наконец начался дождь. Деревья согнулись под порывами ветра, а большущие капли упали на стекло. Стекли вниз и их сменили новые. Как все просто в природе, и как же все, черт побери, мерзко и сложно на сердце. Хотелось выть, стенать, выламывать руки и сделать хоть что-то, что бы не случилось того, что она видела в своих кошмарах, но что она могла. Подойти к нему и заявить что подобный расклад ее не устраивает? Смешно... ничего она не могла, а то что могла было для нее неприемлемо, слишком глупо, безумно и откровенно нелепо. Впрочем, скоро ее остатки разума сами сойдут на нет и она сделает что-то что бы только не мучатся так, что бы потом, не искать лишней встречи с ним надеясь, что он ее заметит, что бы потом не терять надежду вновь и вновь, что бы потом... что бы было вообще это абстрактное "потом".
Отредактировано Caroline Wilkinson (13.02.2011 18:03:08)
- Мистер Гилберт, уверяю вас, вы уже завтра можете встать на ноги! Чудесный у вас организм, право слово!
Лаэрт неуверенно и совсем слабо улыбнулся – тень прежней улыбки.
Что-то критически шло не так, чрезвычайно неправильно. Нет, тело было готово к обычной жизни – правда, без усиленных тренировок и без просиживания ночей напролёт с книгой. Но чего-то не хватало.
Оберон впервые мёрз. Его кончики пальцев всегда были горячими, просто из-за того, что кровь всегда шумела в ушах, что Лаэрт постоянно что-то делал, а сейчас сердце словно бы пропускало удары. Гилберт сначала посчитал, что, стоит ему выйти из крыла и вернуться в прежнее русло, то всё измениться, но чувствовал, что этому не бывать.
Ведь согревался Гилберт только во снах.
В то утро ему впервые приснилось, как к его груди прижимается Кэролайн.
Было сладко, и странно, и так спокойно и мирно, и от её волос пахло карамелью и крепким мятным чаем. А он, кажется, был счастлив.
Проснулся он, он – спортсмен! – который в силу своего режима обязан был высыпаться так, чтобы работать сутками без передыха, и спать так крепко, что даже рухни крыша Хогвартса – это не должно было потревожить его покой, - от лёгкого прикосновения к своему подбородку. Глаза открыл не сразу – дождался почему-то, когда шаги девушки стихнут - кажется, у окна.
Вздыхаю, словно шелестит листвой
Печальный ветер, слезы льются градом,
Когда смотрю на вас печальным взглядом,
Из-за которой в мире я чужой.
Строчки сами приходят на ум. Гилберт как можно тише приподнимается на локтях, садится в постели, опираясь на подушку спиной.
Он, конечно, замечал.
Сколь сухим он ни хотел казаться – он видел красные с недосыпа глаза Кэрол и боялся, что та заболела, хотя внутри всё томилось, думается, по другим причинам. Он старался узнать у неё, что произошло, хотя, пожалуй, всё и так прекрасно видел.
Девушка стоит у окна, обнимая себя за плечи, что-то едва слышно шепчет – наверное, ей холодно.
Бодроперцовое зелье! Джентльмен, что б тебя. Великолепно придумал, чёрствый, чопорный, пустой англичанин!
Повинуясь внезапному порыву – такому мощному, что противиться ему не было никаких сил, Лаэрт поднялся с постели, чуть слышно скрипнув пружинами и подхватив покрывало и, встав за спиной девушки, опустил одеяло ей на плечи, укутав.
- Моя очередь позаботиться о тебе, - с улыбкой проговорил юноша, стараясь как-то приподнять настроение девушки, заглянул ей в мокрые глаза – как же я не люблю на самом деле женских слёз…
И понял.
Он не мог сказать, что всё, не мог сказать, что полностью зеркально – так, как чувствует и девушка, он же, чёрт бы его побрал, всё-таки просто писака, просто шекспировец, который привык мерить людей по каноническим рамкам литературы, привык вести себя по книжным шаблонам, и жизнь пока не заставляла его задумываться над ложностью своих поступков – всё, что он делал, не шло вразрез с судьбой или общественным мнением.
Но любовь, светящуюся в её тёплых, тёмных, томных глазах он не мог не узнать при всей своей узколобости. Никакие метафоры не могли описать сияние этих глаз. В её расширенных зрачках отражалось тёмное грозовое небо, её кожа была гладкой и манящей, а дыхание таким лёгким, невесомым, что дышать хотелось только им.
Лаэрт сглотнул, скользнул по её щеке пальцами – внизу вверх, к виску и – в светлые волосы. Шагнул ближе, прижал к себе её дрожащие – ни то от слёз, ни то от холода, ни то от волнения – плечи к себе и опустил лицо. Он никогда не знал, как обнимать девушек, но, кажется, получилось очень уютно.
Волосы девушки пахли карамелью.
- Улыбки вашей видя свет благой,
Я не тоскую по иным усладам,
И жизнь уже не кажется мне адом,
Когда любуюсь вашей красотой.
Но стынет кровь, как только вы уйдете,
Когда, покинут вашими лучами,
Улыбки роковой не вижу я.
И, грудь открыв любовными ключами,
Душа освобождается от плоти,
Чтоб следовать за вами, жизнь моя. – едва слышно прошелестел он стихи, которые крутились с самого пробуждения. Он не знал раньше, что чувствовал Петрарка, когда писал это, и не знал, чувствовал ли он что-то подобное вообще – ведь столько веков минуло. Но эти строки выразили то, что тревожило Лаэрта – что там, за пределами больничной палаты, когда всё, как было сказано «вернётся в прежнее русло» - вернётся действительно всё, и белокурая хаффлпаффка, как и прежде, будет просто белокурой хаффлпаффкой, занозой на поле, но никак не девушкой, чьи заботливые руки помогали ему пить, когда не было сил шевелиться, которая тихо гладила его по лицу, когда он притворялся, что спит, и тайком брала читать его книги с классикой, что только придавало и без того светлому, а ещё лучше, объёмнее, уютнее будет сказать – домашнему образу большей красы.
Сердце стучало громко-громко, но Гилберт совсем отчего-то не стеснялся, что Уилкинсон услышит его. Скорее даже наоборот.
Что же это, что же, чтожечтожечтоже...
А самое главное – ему было тепло. Словно бы странному механизму по согреванию организма вернули недостающие шестеренки – ровно половину, и он начал свою ленивую, неторопливую работу.
Маленькая, женская фигурка в тонкой великоватой ей пижаме замерла у подоконника. Ее тонкие кисте лежат на плечах, чуть поглаживая, успокаивая себя, разглаживая ткань, согревая. Лоб уткнут в холодное стекло, прохлада которого, почему-то, совсем не ощущается. Волосы не цепляясь за уши рассыпались по бокам лица скрыв его ото всех и всех от него, словно бы девичье личико оказалось в другом измерении, в другом мире, где кроме нее, ее надоедливых мошек-мыслей и плачущей природы ничего не осталось. Пустота.
Что-то опустилось на плечи. От неожиданности женское тело дернулось, как дергается птичка пойманная ловким охотником в сети. Дернулась пару раз и замерла увидев чьи руки перехватили ее плечи, поняв, кто так заботливо кутает ее в одеяло, при том еще теплое одеяло... в свое одеяло.
Она не слышала ни как он проснулся, ни как скользил по ее спортивному стану глазами, как цеплялся взглядом за светлые волосы, пытаясь нащупать лицо, как наблюдал за движением рук и подрагиванием плечей. Не слышала, как он встал с кровати и подошел к ней. Она была слишком далеко, где-то глубоко в себе разбираясь с теми бесами, которые столь услужливо посыпали ей соль на больную рану, заставляя не забывать о неминуемом.
- Моя очередь позаботиться о тебе, - уверенность сквозила в его тоне, уверенность и четкость. Будто бы он говорил факт, с которым даже спорить бессмысленно, можно лишь согласится и не мешать ему заботиться. Да Кэрол и не собиралась мешать. Она обернулась, а потом и вовсе повернулась лицом к парню, который был теперь невероятно близко. Который пах больничной пижамой, лекарствами и горьким шоколадом.
Его глаза были полны заботы, беспокойства и... любви. Эта мысль была настолько безумной, что Кэрри чуть не ущипнула себя боясь, что это может оказаться просто сном. Не мог этот чопорный англичанин смотреть на нее так, словно бы она была ему безумно дорога. Не могло в его глазах быть то, что плескалась в ее глазах. И тем не менее все было именно так.
Он вылез из под уютного тепла одеяла, стоял босиком на холодном полу придерживая свое одеяло на ней, на той, на которой так уютно устроились его руки, на той, на которую он смотрел столь нежно и трепетно, на той, у которой сейчас так быстро и шумно стучало сердце, то ли от страха, что это все сон и сейчас все растает, то ли от безумного волнения и нежелания упустить этот сказочный момент и не запомнить все мелкие детали в нем.
Он прижал ее сильнее и Кэрол покорно прижалась мокрым лицом к сильному плечу. Стало невероятно спокойно, словно не грозили никакие напасти, а если бы и грозили ничего бы не случилось в его присутствии, он бы не позволил. Стало совсем легко дышать, а все пустые страхи отошли и словно камень с груди упал, а запахи стали немного острее и приятнее. Все заиграло по новому, все запело и даже природа больше не депрессировала, она обновлялась слезами счастья.
Очередной стих. Такой красивый, отображающий всю глубину этого теплого, мягкого взгляда какао с зефиринками. От волнения ладошки потеплели, а дыхание замерло совершенно. Успокаивал немного стук его сердца, который звучал сейчас подобно набату, так же громко. Да и сердечко Кэрол сейчас стучало не тише, оно летало в груди будто маленький зверек в клетке желающий вырваться наружу, вырваться и посмотреть что же заставило его так мучатся.
- Эл, я не хочу что бы когда мы вышли отсюда что-то менялось. Я не хочу что бы было как раньше. Наверное я очень слабая, но я так не смогу... честно - ее руки дрожали уже на его плечах, а глаза, уже совершенно сухие смотрели в его, чуть хмуро, боясь что он не поймет, что оставит ее со своими переживаниями, которые уже было стали развеиваться. И зачем она решила завести этот разговор, зачем решила расставить все точки над i. Но с другой стороны, она понимала, что разговор имеет место быть и выяснить все нужно, нужно наконец раскрыть кому-то свое сердце, особенно если оно сейчас заходиться от прикосновений именно этого парня.
А в мыслях крутилась только одна мысль, но крутилось на подобии старой мантры, не переставая, доходя до конца и снова начинаясь с начала: "Только бы он меня никогда не отпускал, только бы это мгновение длилось вечно". И так снова, и снова, не делая остановки, не меняясь на что-то другое. Раз за разом. Только о его руках и о том, что это мгновение чуть ли не самое ценное в ее жизни. Ну уж самое романтичное, так это точно.
А сердце все стучало и стучало, так быстро, что казалось сохрани оно такой темп еще пару минут и девушку хватит сердечный удар. Но оно не меняло темп и ничего плохого не происходило.
Руки перебрались в его волосы, пропуская меж пальцами темные локоны, немного ласская затылок и наслаждаясь мягкостью волос. Как же давно она хотела это сделать и опасалась. Лишь пара прикосновений пока он спал, накрыл, убрать пряди со лба, что бы не лезли волосы, подержать руку у горячей коже, согревая пальцы и охлаждая парня. А теперь, вот так открыто, без всякого страха, разве что несмело улыбаясь и заглядывая в глаза, словно бы спрашивая разрешения, не желая вызвать неприятные эмоции, но их не было и от того становилось еще теплее в груди, еще приятнее.
Когда это родилось во мне? Этот огромный сияющий шар, согревающий всё изнутри?
Девушка в его руках казалась в тот момент самым невероятным, самым хрупким и худеньким созданием. Спортсменка? Та-которая-на-выходных-чуть-не-взорвала-Хогсмид? Бросьте. Вот она – маленькая, нежная, золотоволосая и кареглазая, прижалась щекой к груди брюнета, и дышит с ним в такт…
Пальцы девушки скользнули в волосы юноши. Непривычная, открытая ласка заставила ресницы дрогнуть вниз,губы – бессмысленно улыбнуться. Ему все друзья уже давно говорили, что он засиделся в женихах, в том смысле, что, не смотря на то, что Лаэрт был богат, красив, спортивен и умён, девушек у него не наблюдалось. Вообще. На них просто не хватало времени – там надо выполнять обязанности старосты, там – подтягивать сокурсников как со своих, так и с других факультетов, потом – сидеть с Офелией. Поэтому именно любимой сестренке Гилберт отдавал всю свою не израсходованную нежность, всю ласковость и трепетность – и поэтому, возможно, их отношения со стороны напоминали что-то запретное.
Но всё это было сейчас не ко времени. Ладони молодого человека соскользнули с плеч девушки, опустились на локти – так было намного удобнее смотреть в её глаза.
- Эл, я не хочу что бы когда мы вышли отсюда что-то менялось. Я не хочу что бы было как раньше. Наверное я очень слабая, но я так не смогу... честно.
Брови юноши чуть нахмурились – что она имеет в виду? Что меняется? Как раньше?
Иногда мужчины бывают на редкость тупы.
Чаще всего – когда влюблены.
Мерлин, я ведь влюблен.
Я действительно влюблен, ведь так называется это щемящее, непонятное, огромное в сердце?..
- Всё изменится, Кэрол, - ему внезапно захотелось повторять её имя. Раз за разом. Трубить его во все стороны, писать его в письмах, в стихах, в пьесах – Кэ-ро-лайн. Медленно он провёл пальцами по её щеке, и, чуть поколебавшись – большим пальцем скользнул по губам, задумчиво проследив глазами за ним. – Я уже сам не помню и не понимаю, как было раньше. Неужели ты не могла протаранить меня раньше, Кэрол?
Он заглянул ей в лицо, рассмеялся, но глаза оставались всё теми же – серьезными и нежными разом. Ему не хотелось больше брать себя в руки, поднимать брови так чёрство, как он делал это раньше. Ему хотелось смеяться, ласкать девушку и получать то же взамен… Нет, более того – и получить девушку взамен.
Господи, как быстро.
Ещё пять дней назад мы лежали на постелях, кряхтя друг на друга – ну ладно, кряхтел я, но… А теперь, кажется, я люблю её. А она, кажется…
- Кэролайн Луиза Уилкинсон, - Лаэрт знал по полному имени всю школу. Мог даже бегло произнести полное имя Дамблдора – ему было не трудно. Долгий аристократический путь приучил юношу запоминать сложные имена, среди которых отнюдь не всегда попадались Шекспировские. Руки коснулись рук девушки, Лаэрт улыбнулся, смущенно и красиво краснея, прямо посмотрел в глаза девушки. В нём не было страха, в нём была та самая спортивная уверенность, закаленная на полях для квиддича – он знал, что иначе быть не может. Судьба, жизнь, любовь – эти понятия были юноше не чужды.
Возможно, кто-то на месте Лаэрта и обошёлся бы без этих слов. По крайней мере Регор, насколько знал его лучший друг, обходился прекрасно и совсем не жаловался. Но он, мистер Гилберт, был человеком не этой эпохи, он рос на книгах, где добро побеждало зло, где коррупция осуждалась, а рыцари, пусть и казались немного смешными, всегда были благородны и прекрасны. А потом он негромко, но чётко, не отпуская взгляда девушки, проговорил:
– Согласна ли ты стать моей девушкой?..
Отредактировано Laertes Gilbert (14.02.2011 03:08:59)
А у вас случаются моменты, когда вы осознаете, что для полноты общей картины вам не хватает какой-то мелодии и тогда. ну прям все будет, как в фильме, в данном случае, в романтическом фильме. Это чувство возникает тогда, когда начинает петь сердце и ему не хватает хоть какаой-нибудь романтичной мелодии, просто чтоб песня лилась гормоничнее.
Он был мечтой многих девушек. Высокий, с уверенной походкой, серьезным взглядом, с лицом Аполлона и всегда идеально уложенными волосами. Он умел себя поставить, знал все о манерах и этикете. У него было не мало поклонниц, но он не смотрел ни на одну, будто бы не замечая стараний других девушек, будто бы всю жизнь берег место в сердце только для нее.
А она? Спортсменка, с вечными перепадами настроения, с вечными переменами, девочка-из-одной-крайности-в-другую. Да она была весьма симпатична. со светлыми волосами, зоркими, проникновенным глазами и худеньким тельцем. Она какое-то время пробовала строить отношения с Джованни, но когда они поняли всю бессмысленность затеи стало лучше. Будто бы не реагируя на остальных, а останавливаясь лишь на тех, с которыми в любом случае ничего большего или худшего не вышло бы, она ждала его, своего принца из далеких англиских романов. Да, у него не было коня, да он совершенно не походил на того, кто осыпал ее розами, зато его руки очень удобно устраивались на ее теле, он дышал с ней в такт и в его присутствии, ловя на себе его взгляд она была счастлива. Она чувствовала себя полноценной и была счастлива.
Говорят, люди рождены с одним крылом и ищут свою вторую половинку ради такого же второго крыла. В данном случае, половинка была найдена, а крылья готовы к полету на седьмое небо, не ниже.
- Неужели ты не могла протаранить меня раньше, Кэрол? - он даже рассмеялся от этой фразы и в душе у еще волнующейся хаффлпаффки потеплело и стало так легко. как никогда раньше. В желудце будто бы образовались тысячи невесомых, разноцветных бабочек, которые своими крылышками щекотали живот изнутри, заставляя дыхание участиться.
Он не обвинял ее, не злился, как в первую ночь. Он был рад ее стратегической оплошности, тому что она не заметила бладжер, тому что он поступил до ужаса глупо оставив ворота без вратаря. Да и она уже, если честно, не испытывала угрызений совести, а была рада сломанной руке, легкому сотресению мозга, ушибам Гилберта, ведь это их и связало, это заставило заметить друг друга и понять, что то что люди ищут всю жизнь, и порой не находят у них прямо перед носом.
- Это была новая тактика, Эл. Любой охотник который завладел бы мячем должен был идти на таран, потом поднырнуть под тобой и забить гол. Любой. Я просто успела первой, случайность. И бладжер случайность... играя я отдаюсь полностью игре и не слежу за другими игроками, поэтому не заметила, что нет подстраховки. - она по-доброму рассмеялась поднимая голову и показывая, что сама судьба свела их в этом матче. Сама она решила наконец показать двум недотепам друг друга, снять с них ослепляющие завесы и ткнуть носом в то, чего они раньше почему-то не замечали. Глупцы...
Как она за день до игры муштровала команду на тему этого приема. Ведь литеть надо тупо напрямик, не моргнув, не дрогнув, беря на неожиданность последующее движение, вызывая мнение, что действительно хотят протаранить. Настолько же это было глупо, но все-таки какой удачный прием в любви. Даже смешно.
Меж тем, Лаэрт искал положение, в котором мог бы свободно заглядывать ей в глаза и нашел его прижав ее немного посильнее, но Кэрол даже не собиралась сопротивлятся, ей наконе, за долгое время, становилось тепло. Удивительно, что так мало нужно было ей для ощущения тепла, всего-лишь объятия чопорного англичанина подкрепленные ответной любовью. Черт, а это ведь не так и мало, это невероятно много, даже пожалуй через чур много. что бы пальцы согрелись. А ведь кому-то достаточно одеяла или, к примеру, горячей воды, а тут... Хотя не будем лукавить, возможно, одеяло на плечах тоже поспособствовало согреванию.
Покрасневшие глаза от ночных и дневных слезоиспусканий натолкнулись на карие моря спокойствия и уверенности. Он собирался сказать что-то очень важное, так как назвал ее полным именем и набирал в грудь побольше воздуха. Это уже Кэрри не услышала, а почувствовала. Так крепко прижавшись к теплому телу сложно не чувствовать его стука сердца или не улавливать дыхание. А ведь удивительно. но дышали они одинакого, в такт. Почему-то в этот факт было труднее всего поверить и он казался каким-то волшебным. Кэролайн не находила еще человека, который дышал бы так же как и она, впрочем, уже находила, единственный такой стоял сейчас стискивая ее своими руками и прижимая к своей груди.
- Согласна ли ты стать моей девушкой?..
- Да... - ответ вылетел сразу же, каквопрос достиг ушей. Блондинка не задумалась ни на минуту и даже глазом не успела моргнуть. Сама же и смутилась своей поспешности. Покраснела, как первокурсниа на первом свидании, потупилась опустив голову и думая, что же заставило ее быть такой шустрой.
Наверное, причина была в том, что она чувствовала, что только так будет правильно, только так ей, да и Гилберту, будет хорошо, а иначе уже просто не получится. Увидев его глаза полные влюбленности. она осознала, что иначе уже не будет и ее тревоги были глупы. Теперь же успокоившись, испытывая спокойствие рядом с ним, вечно недосыпающую потянуло в сон, захотелось отчего-то положить голову на плече высокому спортсмену и пару часиков подремать, но что бы он непременно был рядом и охронял ее чуткий сон. Конечно, высказывать своих желаний вслух мисс Уилкинсон не собиралась, но на глаза попались очень кстати босые ступни Лаэрта и на губах появилась легкая улыбка не обещающая ничего хорошего.
- Какого черта, Эл, как ты можешь позаботиться обо мне, если о себе не в состоянии?! Еще выписаться не успел, а уже собираешься снова проводить время на больничной койке? Даже не думай, что если ты заболеешь по глупости, я тоже что-нибудь придумаю, что бы снова составить тебе компанию. Даже навещать не буду, не надейся. - после этого девушка не сдержалась и весело рассмеялась оставив на губах женственную улыбку Кэрри кивнула на кровать - дуй обратно, я уже в порядке, кризис миновал.
Нежная ладонь прошлась по его скуле, словно запоминая все черточки любимого лица, будто бы он собирался на войну или она уходила куда-то далеко и надолго. Блондинка отчаянно пыталась запечатлеть все мелочи в мозгу, что бы потом, одинокими, зимними вечерами было что вспомнить сидя у камина в гостинной хаффлпаффа, что бы согревал не только огонь камина, но и чудесное прошлое. Ну и внукам рассказать, как познакомились их дедвушка и бабушка, хотя об этом Кэролайн еще не задумывалась.
- Ты вылечил меня сегодня, Эл, - это было сказанно тише, а смелая девчонка уже приподнялась на цыпочки и нежно коснулась пересохшими губами губ Лая. Совсем чуть-чуть, на пару мгновений. Этот поцелуй напоминал прикосновение бабочки, еле ощутимое, совсем мягкое и такое быстрое, что невозможно было даже полноценно насладиться. Кэрри дразнилась и это стало понятно по самодовольной ухмылке, она знала что ем захочется большего, ей самой хотелось большего, но не сейчас, чуть позже. - а теперь, бегом под одеяло. Это я могу шнырять тут босиком и в пижаме, а тебе непозволительно.
Больничное крыло опять озарил женский смех. Он напоминал перезвон колокольчиков, звонкий, заливистый, веселый, заставляющий, как минимум, улыбнуться в ответ. Жизнь сияла подобно солну, а на улице было как-то темно и пусто, совсем не подходяще для душевной атмосферы.
- Это была новая тактика, Эл. Любой охотник который завладел бы мячом должен был идти на таран, потом поднырнуть под тобой и забить гол. Любой. Я просто успела первой, случайность.
Случайности неслучайны.
Лаэрт вздорно фыркнул:
- Думаешь, я не знаю новейших тактик игры в квиддич? Мерлин, это простейший приём, и если бы я не залюбовался тобой – ни черта у тебя бы не вышло! – ну вот, не надо было за квиддич. О чём там обычно парочки воркуют? Стихи, книги? Подарки? Пушистики? Домашние животные? Но не могу же я ей всю жизнь читать Петрарку, она меня ко второму месяцу совместной жизни возненавидит…
Лаэрт чуть удивленно скривил уголок рта. Деление шкуры не убитого медведя было нехарактерно для него: ведь девушка ещё не сказала «Да».
- Играя, я отдаюсь полностью игре и не слежу за другими игроками, поэтому не заметила, что нет подстраховки.
- Очень плохая черта для капитана, - цокнул языком равенкловец, но потом широко улыбнулся, сглаживая впечатления девушки.
Не такой уж я и занудный, да-да.
Однако девушка сама оказалась маленькой пороховой бочкой – едва вымолив «Да», которое эхом разошлось по всему телу Гилберта, поселившись дрожью в кончики пальцев, она тут же повысила на своего – теперь уже парня – голос, начав его отчитывать, в то время как сама стояла в явно великой ей пижаме, с чуть припухшими веками и явными следами недосыпа в покрасневших уголках глаз. Гилберт задумчиво приподнял бровь, девушка рассмеялась, но в глазах Лаэрта уже заплясали чертята.
Лёгкий поцелуй – их первый, украдкой, касание губами – снятие пробы друг с друга. Голова чуть закружилась, но юноша взмахнул волосами и..
- Миледи, вы, конечно, теперь почти миссис Гилберт, но извольте не командовать – мы не на поле для квиддича, - с этими словами юноша легко подхватил девушку на руки, чуть-чуть подкинул, перехватывая удобнее – под коленями и за талию, и отнёс на её уже постель, укрыл сразу двумя одеялами – своим и её собственным, а сам опёрся ладонями по обе стороны её светлой головы. Угрожающе нагнулся и поцеловал в нос – в губы как-нибудь потом, при более романтичной обстановке – ну, хотя бы, когда они будут не в пижамах. – Ты устала и почему-то рыдала все ночи, - укоризненно и тихо, чтобы слышали только они, проговорил Гилберт, не отводя лица, - а поэтому тебе надо отдохнуть. Спи, я буду рядом.
Немного подумав, он опустил голову на её укутанное в одеяло тело, прислушиваясь сквозь ткань и пух к биению сердца, и закрыл глаза. За окнами шумел дождь. Эл с самого своего раннего возраста привык к дождю – Англия вообще редко баловала солнечной и сухой погодой, а в шуме дождя можно было, при желании, услышать так много, что дух захватывало. Дух захватывало и убаюкивало. А невиданное ранее Лаэрту спокойствие в купе с миллиардом и маленькой сотней ожиданий и мечтаний, придавало сну особую пряность.
…Даже мадам Помфри, пришедшая спустя полчаса, не посмела потревожить их покой. Только посмотрела укоризненно, пробормотала себе под нос что-то весьма умиленное, и тихо прикрыла кровать Кэролайн высокой ширмой от мира, способного потревожить чистый детский сон.
Вы здесь » FLAGRATE: «marauders. chapter II» » ➸ омут памяти » l'amour sur les virages хх/04/1976